Крутые повороты

Наконец-то и радость пришла в дом. В феврале 1930 года в семье появился третий ребенок — сын. Назвали его Сережей. Он был весь в мать: худенький, голубоглазый, со светлыми локонами. Рос Сережа некапризным, тихим, скромным, но очень любознательным. Со временем он стал всеобщим любимцем в семье. Ему многое дозволялось. Излишне его баловали.

Но это семейное счастье длилось недолго. На следующий год вновь пришла беда, уже непоправимая. Некоторые жители деревни имели дальние покосы по берегам Онежского озера. Скошенное и высушенное сено не оставляли там на зиму, а старались заранее вывезти домой. Имели такие покосы и Иван Мугандин, и его друг по артели Ефим Рязанов. Однажды в конце августа в погожие дни они вывозили сено. Ходили на баркасе они втроем: Иван, Ефим и его жена. Попутный слабый ветерок способствовал при возвращении скорым и легким переходам. На четвертый день наметили вывезти остатки сена. Однако утром у Ивана сильно заболела печень — он еле ходил по избе. Вместо него вызвалась пойти Ульяна. Иван говорил:

— Уленька, ты еще недостаточно окрепла и тебе будет тяжело.

— Что ты, Иван, вот жена Ефима ездит. Да и погода благоприятная, не спеша довезем.

Не мог уговорить Иван, отпустил. Поначалу все шло хорошо. Дошли до покосов нормально, спокойно загрузили в баркас остатки сена и отправились в обратный путь. Однако к полудню ветер усилился, пошли крутые волны. Грести стало тяжелее. Бабы забеспокоились:

— Может, повернем, Ефим, к берегу, отстоимся?

Ефим не соглашался:

— Что вы? Озеро разыграется не на шутку. До поворота в губу осталось немного, а там тихо.

Пошли дальше. Но как ни старались идти подальше от берега, волны все ближе и ближе прижимали баркас к берегу. Когда до поворота оставалось совсем немного, наскочили на отмель. Попытки веслами оттолкнуть баркас и снять его с мели ничего не дали. Баркас все глубже врезался в отмель. Ефим не на шутку забеспокоился:

— Да, бабоньки, застрять нам здесь никак нельзя. Придется выталкивать баркас.

Все трое сошли с баркаса и стали его сталкивать с мели. Слегка сдвинут баркас — очередные волны снова его выбрасывают на мель. Так бились почти полчаса. Сначала вода доходила до колен, затем уже до пояса. Наконец сдвинули. Быстро взялись за весла и через несколько минут сумели войти в губу. Здесь пристали к берегу, чтобы выжать промокшую одежду и немного передохнуть. К дому Ивана пришли быстро. Обеспокоенные родные ждали баркас на берегу. Сразу же всех троих направили в избу, где мать Ивана стала всеми имеющимися средствами их отогревать. Сено же без них выгрузили и занесли на поветь. Вскоре Ефим с женой ушли к себе. Ульяна осталась лежать в кровати. Вечером у нее поднялась температура. Ее стало то знобить, то бросать в жар. Мать истопила печь, заварила разные травы и заставляла пить лечебные отвары. Ночь Ульяна проспала более спокойно. Иван все время был рядом. На следующий день привели доктора. Он определил серьезную простуду и воспаление легких, дал необходимые лекарства и предписал строгий постельный режим.

Трое суток Ульяна боролась с болезнью, но ее состояние существенно не улучшалось. На четвертые сутки вечером она позвала Ивана:

— Знаешь, Иванушка, мне вроде бы стало легче, болезнь как будто отходит куда-то. Чует мое сердце — это не к добру.

— Что ты, Уленька, все будет нормально, не пугай ты нас.

— Вряд ли… Береги, Иван, детушек, не оставляй их.

Глухие рыдания сотрясли Ивана, слезы сами катились из глаз, он не мог остановить их. Упав грудью на кровать Ульяны и держа ее за руку, он еще громче зарыдал:

— Что надумала? Все образуется. Как же мы без тебя?

Дети испуганно стояли около кровати. Они впервые видели плачущего отца. Всю ночь отец просидел около кровати.

Утром Ульяны не стало. Она лежала на кровати бледная, с успокоенным лицом. Похоронили ее на деревенском погосте. Провели скромные поминки в избе Ивана. Иван ходил как потерянный, еще толком не осознав случившегося. Смотрел на все пустыми глазами. Машинально делал, а иногда и внезапно бросал домашние дела. Ничто его не интересовало.

Отходил от горя и привыкал вновь к холостяцкой доле Иван медленно. Для него одновременно работать в артели и вести домашнее хозяйство становилось все тяжелее. К зиме продали корову, оставили только кур. Сам Иван заметно постарел, отрастил бороду, замкнулся в себе, стал необщительным и неразговорчивым. Артельщик Егор не раз ему говорил:

— Брось, Иван, терзать себя и убиваться. Былого не вернешь, а жить надо, хотя бы ради детишек.

Однажды зимой к Ивану зашел Федор Гаврилович, еще с порога молвил:

— Здравия тебе, Иван Тихонович! Здравия вам, Агафья Ильинична! Здоровы ли детки?

— Благодарствуем, Федор Гаврилович. Все здравы. Хорошего здоровья и тебе. Проходи к столу, чем рады, тем и попотчуем вас.