Кружево Парижа

Уйдя из долины, я шагнула в незнакомое будущее. Чем больше времени я проводила с Джимом Митчелом, тем больше недоумевала, что меня ждет впереди. Мой четкий договор с ним казался все менее и менее конкретным. Я не могла понять, чего он добивается, притащив меня в Оберфальц, но подозревала, что придется платить. Меня беспокоило то, что я не понимала его мотивов, что я поцеловала его у двери предыдущим вечером и что он так легко ушел. Граса предупреждала быть осторожнее, я была наедине с одним из самых успешных бизнесменов страны, если не мира. Да, нужно быть осторожнее. Я открыла задвижку дверцы на балкон Джима и постучала по ставням, чтобы его разбудить.

Мы приехали в Оберфальц. Центральная площадь превратилась в парковку.

Места были размечены краской, и мы припарковались там, где стояли нацистские грузовики и легковушки в тот первый день, когда они приехали в Оберфальц в 1943 году. Кроме этого за почти тридцать лет мало что изменилось.

Я не готовилась к лазанью по горам и надела лучшее, что пришло в голову, – джоггер-брюки, к ним бежевый шелковый топ, кардиган и мягкие кожаные ботинки. Я была похожа на англичанку. Понятное дело, кремовый «Роллс-Ройс» с английскими номерами в Оберфальце не останется незамеченным, и облегченно вздохнула, увидев Джима в летних брюках из хлопчатобумажного твида и клетчатой рубашке, такого типичного американца, что нас явно примут за туристов.

Я встряхнула прическу, проверила розовую помаду в зеркальце – все было в идеальном порядке – и вышла из машины.

Я повела Джима из деревни по дороге, которой ходила столько раз, мимо выцветшей фрески на доме Кофлеров, через речку, где я когда-то ударила камнем Руди Рамозера. Мы карабкались по той же самой тропе, как давным-давно и мы с Томасом. Она была намного круче, чем я помнила. Что казалось легким тогда, теперь давалось труднее. Нам приходилось останавливаться и любоваться видами. Наконец мы подошли к той части, где тропа извивалась горизонтально, с более мягким подъемом. Я остановилась перед пещерой, где нашли мыльного человека, Шляйха. Вход был темным, узким и наполовину закрыт валуном. В детстве мы там прятались, но как там внутри, я уже не помнила. Мне не хотелось представлять, что там лежит скелет Шляйха.

И нечего было сказать Джиму, поэтому я продолжала идти. Мы дошли до скалы, где я сидела и ждала Томаса. Где Томас впервые меня поцеловал.

– Ты плачешь.

– Нет.

Я смахнула слезу.

– Это просто ветер.

Я чувствовала на себе взгляд Джима. Он чего-то ждал.

– Разве здесь не красиво? – спросила я, пытаясь его отвлечь.

Он огляделся, окидывая взором узкую долину, проход через перевал, змейкой спускавшийся из Швейцарии, дорогу, что мы прошли, дома Оберфальца и ниже – Санкт-Мартина.

– Очень красиво. А возвращаться хорошо?

– Хорошо! – засмеялась я. – Вчера ты сказал, что в моем прошлом черная дыра?

– Да?

– Вот она.

За все утро Джим не сказал ни слова, но молчание не удручало. Я догадывалась, что он просто ждет, когда я заговорю.

Все шло совершенно не по плану. Я тщательно продумала наше расписание. Большое турне задумывалось как образец роскошного путешествия со множеством снимков у различных культурных и туристических достопримечательностей, чтобы, когда вернемся в отдельные квартиры в небоскребе Митчела, придать нашему образу новую форму. Но теперь мне казалось, что все карты у него в руках и он меняет правила игры. Мне хотелось вернуть бразды правления, но я была рада, что мы здесь. И точно так же, как я вовсе не собиралась его целовать, а потом так вышло нечаянно, мне не хотелось ничего рассказывать, но слова сами сорвались с языка:

– Здесь я впервые поцеловалась. На этом самом месте. С Томасом Фишером.

Мне было тяжело говорить, но Джим просто стоял рядом и смотрел на долину.

– Меня изнасиловали. Я думала, что никогда не оправлюсь. Потом, через пару месяцев, Томас повел меня сюда гулять, и я заснула, а когда открыла глаза, он спросил, можно ли меня поцеловать. Я словно очнулась от кошмара. Я влюбилась в Томаса, у нас был роман. Такой невинный.

Я замолчала… все эти чувства, такие давние, вдруг обрели реальность, как холмы вокруг.

– Я тогда была беременна, не от Томаса, а от того чудовища, который меня изнасиловал. Герр Майер, почтальон и друг, взял меня под крыло. В те дни забеременеть незамужней считалось позором, а стать матерью нацистского ублюдка тем более. Майер и Томас решили, что в Швейцарии мне будет безопаснее, герр Майер отвел меня своей тропой вверх и через перевал.

– И ты больше не возвращалась?

– Нет.

– А ребенок? – после долгого молчания так тихо спросил он, что ветер почти унес слова.

Я отошла на несколько шагов, потом вернулась к нему.

– У меня родился мальчик. Я назвала его Лорином в честь герра Майера. Когда ему исполнилось почти два года, я оставила его и уехала в Париж, чтобы разбогатеть, как говорят.

– А что с ним стало?

– Не знаю.

Я тупо смотрела на долину, которую знала как свои пять пальцев. То там, то сям виднелись новые здания: нелепо большой отель, начало подвесной дороги. Да, перемены добрались и сюда.