Кружево Парижа

Однажды утром я плавала в бассейне – туда-сюда, но тревога меня не покидала. Я заставляла себя нарезать эти круги, словно каждая короткая дистанция как-то поможет Шарлю выжить. Плавала я, да и сейчас плаваю плоховато – научилась-то я уже взрослой, в Бразилии, – поэтому часто останавливалась на мелком месте, частично, чтобы взглянуть на Шарля, частично, чтобы отдышаться.

Во время одной такой паузы я не обнаружила Шарля в шезлонге, где оставила. Я приподнялась на цыпочки и наполовину высунулась из воды, дрожа на холодном июльском воздухе.

Я повернулась и оглядела посетителей, прикрытых полотенцами, каждый шезлонг – Шарля не было. Стараясь не волноваться, я вышла из воды и посмотрела в сторону бара, собираясь спросить о нем бармена Алессандре, и за стойкой увидела Шарля.

Я вернулась за полотенцем, обходя бассейн и не желая, чтобы Шарль заметил мой страх. Он держал бокал, наполовину наполненный бледно-зеленоватой жидкостью и кусочками льда.

– Похоже, тебе тоже не мешает выпить чего-нибудь покрепче, – заявил он, когда я подошла поближе.

Я улыбнулась и покачала головой.

– Нет, в самом деле.

Он повернулся к бармену.

– Алессандре, еще две кайпириньи, пожалуйста.

Мы молча наблюдали, как бармен готовит напитки, и слушали музыку, исходившую от радиоприемника сзади.

Алессандре до краев наполнил бокалы и подвинул к нам. Я вдохнула сладкий аромат кашасы. Шарль осушил первый бокал, на дне остались кусочки льда и шкурки лайма, и потянулся за вторым.

– Что это ты решил напиться с утра пораньше? – спросила я, стараясь не выдавать волнения.

– Любовь моя, я вдруг понял, что мне больше нет нужды беспокоиться о здоровье. Это меня не убьет, – засмеялся он. – А я почти никогда не напивался, и, ну не знаю, мне показалось, сейчас это было бы неплохо.

И на самом деле, в гостях он пил, но немного. Я неохотно отпила из бокала.

От первого бокала я расслабилась, после второго захмелела, а после третьего не могла встать. По спине пробежал холодок.

– Сейчас вернусь, – сказала я, отставляя стакан. – Пойду оденусь.

Мне нужно было время, чтобы прийти в себя.

Когда я вернулась, Шарль выпил половину второго бокала. Он не шутил, он серьезно собирался напиться. Когда я села рядом с ним и взяла бокал, по радио запели новую песню – начал мелодию тромбон, потом ее подхватила тоскующая флейта, прежде чем женский медовый голос зазвучал над ритмичным треньканьем гитары и тихих барабанов.

– Vai minha tristeza… – пела женщина. – Прочь печаль…

Шарль выпрямился.

– Алессандре, – позвал он бармена. – Сделайте погромче, пожалуйста.

Наклонившись вперед, Шарль слушал горьковато-сладкое пение под энергичный ритм. Мы никогда не слышали такой музыки, с мягким синкопированным ритмом, мягкой томной болью. Гитара играла танцевальную мелодию, но меня ошеломили слова.

Прочь, тоска, вот беда:
Без любимой ушел покой,
Смерть взяла красоту с собой,
Мне оставив печаль и грусть,
И не деться от них никуда.

Шарль отодвинул бокал. Потянувшись через барную стойку, я накрыла ладонью его руки. Он схватил мою руку и, стиснув обеими руками, притянул к себе на колени, потом отвернулся к огромному, просторному океану.

– Чья это музыка? – спросил он Алессандре, когда песня закончилась.

– Жуана Жильберту. Называется Chega de Saudade.

– Chega de Saudade, – повторил Шарль с французским акцентом, смягчив уже мягкое «д»: «соудаджи».

Бразильцы говорят, что это чисто их слово, которое включает в себя тоску, боль о чем-то или о ком-то. Название переводится как «Довольно тосковать, грустить о ней».

Мы сидели в баре, не касаясь бокалов, и слушали песни. Напряжение немного спало, и Шарль повернулся ко мне.

– Не надо предаваться saudade, когда умру, – попросил он, выбрав бразильское слово.

– Ты будешь диктовать мне, как себя вести, когда… – сердито начала я, но он поднес палец к моим губам.

– Тише, любовь моя.

И, наклонившись, поцеловал. Потом громко объявил:

– Хочу послушать этого парня, Жильберту.

Сейчас трудно поверить, но тогда Жуан Жильберту был никому не известен. Ипанема была еще одним участком побережья между Леблоном, где жили мы, и Копакабаной, где сидели в баре. Через несколько лет его тихий голос услышит весь мир и Garota de Ipanema («Девушка из Ипанемы») станет мировым хитом. Мы, сами того не подозревая, стали свидетелями зарождения босановы. Шарль распознал в новой музыке нечто интересное и со всей страстью увлекся ею незадолго до смерти.