Кружево Парижа

– Сеньора Роза, – сказал он, помогая мне сесть и устраиваясь напротив, – вы очаровательны: такой шик и манера держаться.

– Что вы, граф, благодарю, – мило улыбнулась я.

– Да, теперь я вижу, что такому, как я, в жизни нужна зрелая, утонченная женщина. С красотой и юностью покончено.

Он разглядывал меня в украшениях из черного викторианского янтаря и плотно облегающем, расшитом черными блестками лифе, благопристойно поднимающем грудь с манящей ложбинкой. Ему и невдомек было, что из-за сомнительного комплимента деньги, которые пришлось заплатить за добытый для меня столик, потрачены зря.

Я царственно восседала напротив него, улыбаясь и попивая шампанское.

В кои-то веки я волновалась, не из-за свидания, конечно, я и не надеялась, что из этого что-нибудь получится, а оттого, что увижу, как играет Исайя Харрис. Граф был очарован и польщен моей блестящей светской беседой ни о чем – не зря я оттачивала ее годами. Я слушала музыку разогревающей группы, и вдруг ведущий громко захлопал в ладоши, и на сцену вышел Исайя Харрис, крепкий заводной мужчина, пышущий энергией и двигающийся бесшумно, как кот, готовый к прыжку. Он остановился прямо напротив меня. Оба стройные, подтянутые и одетые с головы до ног в черное, мы были зеркальным отражением друг друга – даже его рубашка была расстегнута, как мой глубокий вырез. Он поднес саксофон к губам и сделал вдох.

Окинув глазами публику, он сосредоточился на мне. Играл он с безудержной энергией, импровизируя свободно и стремительно. Я слушала как завороженная, и он весь концерт не сводил с меня глаз.

На следующий вечер граф должен был сообразить. Он оставил за собой тот же самый столик в центре, Харрис вышел на сцену, поискал меня глазами и кивнул. Он поклонился под аплодисменты и стоял с закрытыми глазами, пока играли ударник и контрабасист. Харрис был в другом настроении, это стало заметно с первых нот. Его, казалось, поглотила музыка, спокойная, мелодичная, на публику он поглядывал незаметно. Только играя соло, он посмотрел на меня, и я заглянула в темно-карие глаза, потом повернулся к пианисту и больше не смотрел на меня до самого поклона, сжимая инструмент в руках.

На третий вечер граф, сославшись на головную боль, вышел из игры, и я была счастлива, что осталась одна. Я попросила официанта передать мистеру Харрису светлого пива вместе с просьбой выпить и побеседовать со мной после концерта.

Исайя Харрис вышел на сцену, кивнул мне и играл с той же энергией, что и в первый вечер, настолько виртуозно, что перехватывало дыхание. Казалось, он играл исключительно для меня. После концерта я сидела, ждала и нервничала.

После смерти Шарля меня не интересовал ни один мужчина, но саксофонист играл с такой страстью, что напомнил мне мужа, а в его умиротворенном состоянии проскальзывала удивительная нежность.

Меня охватило такое мощное чувство – не боль, не радость, а возрождение к жизни. Довольно тосковать и печалиться! Надо жить, так велел Шарль.

Спереди мое платье с вырезом казалось скромным, но сзади спина была открыта до талии, фасон дерзкий и одновременно сдержанный.

Исайя Харрис появился из боковой двери сцены с саксофоном в черном потрепанном футляре. Публика уже расходилась, хотя некоторые еще пили. Если они и заметили музыканта, то не подали вида. Он опустил футляр на соседний со мной стул.

Когда он схватился длинными пальцами за спинку стула, мое внимание привлекли бледно-розовые ногти с кремовыми лунками. Сойдя со сцены, он казался еще выше.

– Сеньора Дюмаре? – обратился он низким мелодичным голосом.

– Добрый вечер, мистер Харрис, – ответила я, надеясь, что мой акцент не слишком заметен.

С английским дело обстояло не так хорошо, но сносно. После отъезда из Парижа я перестала обедать с американскими друзьями Диора, и практики поубавилось – а здесь немногие эмигранты из Америки и Британии стремились поскорее изучить португальский.

– Садитесь, пожалуйста.

Я показала на стул с другой стороны, чтобы, проходя сзади, он увидел мою обнаженную спину. Выдвигая стул, он с любопытством посмотрел на меня.

– Вам понравилась моя музыка?

– Да.

– Извините, но вы не местная?

– Я итальянка.

– Но ваш акцент… Интонация?

– Акцент немецкий.

Он оглядел меня с той же задумчивой, медленной интенсивностью, которую я наблюдала в исполнении музыки.

– У меня была – как это сказать? – непростая жизнь.

Подошел официант.

– Что будете пить, мистер Харрис? Может, кайпиринью? Национальный напиток Бразилии?

Он покачал головой и улыбнулся.

– Благодарю вас, но я не пью.

– Да? – сказала я. – Тогда прошу прощения, а я послала вам пиво.

– Ничего, контрабасист любит холодное пиво. Я возьму сок… как здесь называют плоды страстоцвета?

– Маракуйя, – покраснев, ответила я. – Английское название не совсем правильное. Страсти от него не прибудет, наоборот, захотите спать.

– Надо же, досадно, – ответил он.

Он отдал меню с напитками официанту, сложил руки под столом и, выпрямившись на стуле, как обычно сидят музыканты, посмотрел на меня. Поблагодарив улыбкой официанта, я улыбнулась и мистеру Харрису.

– Миссис Дюмаре, а где же сегодня ваш муж?