Читаем Крылатые волки на льняном поле полностью

Я мысленно зову тебя по имени, а ты уже пишешь мне сообщение.


Ты молчишь, а моё горло начинают царапать рождающиеся слова.


Мы одновременно завариваем чай, и позвякиваем ложечками об стенки чашек. Звуковые колебания сокращают расстояние между нами.


Ты ещё не уходишь, а я уже начинаю скучать.


Ты замерзаешь, а я дрожу. Дышу на твои заиндевевшие ресницы, и руки твои теплеют.


Улыбаюсь монитору, который знать не знает, что происходит… Мы меняем реальность друг друга.


Запинаясь, шепчу «прости…», и чувствую твоё невесомое касание.


Ты спишь, а я вижу твой сон. Прихожу в него гостем, но веду себя по-хозяйски.


Поглядываю на часы, твои же минуты удлиняются, обретают вес и значимость.


Включаю плеер, и он поёт о тебе.


Хочу непошлого счастья и романтизирую одиночество. Ты пытаешься мне что-то объяснить, а я отрицательно машу головой.


Утро отключает звёзды, и я понимаю прелесть поэзии.


Мы меняем реальность друг друга. Меняясь, становимся ближе.


я отчаянно скучаю


Я скучаю, ты скучаешь, мы скучаем… Прогуливаясь по натянутой струне печали, так трудно удержать равновесие.


Будучи влюблёнными, мы начинаем осознавать собственные глубины, которые никогда бы не открылись в ином состоянии.


Скучать - это как погрузиться в подводное безмолвие, всё замедляется и остальные чувства притупляются. Изредка мимо проплывают ажурные медузы, к которым тянется рука потрогать это чудо, но в последний момент отдёргивается.


Время не останавливается, мир не меняется, только видится всё иначе. Тоска деликатными кольцами обвивает и потихоньку сдавливает. Я скучаю…


Земля такая плоская, и мы на ней как на блюде. Выложены на всеобщее обозрение под палящее солнце.

Земля такая круглая, ещё и вертится - за ней порой и не поспеваешь.


Капнуть чернилами на нотный стан - вот и ноты. Случайный их порядок создаст невообразимость музыкальной композиции. Да бог с ней, с гармонией… Пусть уж неожиданность.


Кидаться в ноги любимых надо от сердца - разбивая колени в кровь.

Кидаться на шею милых - поосторожней, но так, чтоб не оторвать…


Вдыхать миг настоящий - жадно, ощущая всю полноту вкуса. Без сомнений и сожалений. Хлебным крошевом рассыпается мгновение сущего - оно не может ждать.

Волны уносят ветер.


Хохот врановых


Нигде и никогда.

Жаль, но немыслимое приходит всегда не вовремя.


В небе флегматично рассекают пространство вОроны. Думающий и Помнящий, в неразрывной связке. Молчание небес иногда раскалывается немелозвучным карканьем.


Бумажные листья моих деревьев не имеют шансов пережить дождь. Даже если он ласково стекает по крышам и промывает водосточные трубы, как мозги.


Склонные к суициду облака обливаются слезами и развеиваются по ветру. Как удержаться от зависти, наблюдая за невыносимой лёгкостью их бытия?!


Чёрные с синевой перья падают с неба, чуть покачиваясь на воздушных потоках. Это Хугин и Мунин, верные наушники Одина, повздорили за благосклонный взгляд своего хозяина, и в пылу интеллектуальной дискуссии потеряли часть своего оперения.

Ловлю на лету этот дар небес и подстругиваю перочинным ножиком кончики, готовя их окунуться в купель старой чернильницы.


Очень тяжко, когда в груди носишь black hole. И без разницы, микроскопическая она, или супермассивная. Сфера Шварцшильда затягивается на шее, и горизонт событий уже не пересечь.

Но… Пассивное падение вглубь ведь не по мне? Упорно заливаю зияющую щель чернилами, но они стекают туда бесследно. И мне уже нечего лить.

Винтажная вода всемирного потопа хлещет с потолка, я подставляю чернильницу, обмывая её стенки, и продолжаю бесцельное лечение. Концентрация лекарства стремится к нулю, но в ноль ведь не обращается? Бесконечное приближение. Как бесконечное падение.


В древнерусской арифметике «вороном» обозначали числа от 10 до 100 миллионов. То есть - им несть числа…

Их слишком много. Они громко хлопают крыльями, подавляя волю бескрылого существа, жмущегося к земле. И заслоняют солнце. В любое время дня главенствуют сумерки. Даже кисть Винсента, дрожащая от страха перед теми же врановыми, не может раскрасить тусклые потёмки жаркими красками.


Знамя вОрона - треугольный стяг с изображением чёрной птицы, непременный атрибут отплывающих викингов. Драккар ждёт, приглашая за собой в ледяную Исландию.

Знамя трепещёт на ветру, обещая благоприятный исход. Ветер не врёт.


Думающий и Помнящий не только наушничают Одину, они ещё и коллекционируют блестящие металлические предметы. Иногда они их теряют. И если под ноги падает связка ключей, первую мысль об отсутствии дверей стоит откинуть. А сосредоточиться на второй - на появляющейся возможности открытия.


Сломанный светофор вызывающе светит ядовито-жёлтым. Он одноглаз, как Один, но мудро ли оставлять пешехода в подвешенном состоянии. Не давая подсказки - время ли идти, или стоять?

Неверно понятый намёк может привести к аварийной ситуации на дороге.


Милосердие на кончике ножа


Просить милосердия постыдно.

Если враг уже занес руку для удара, жалкие слова лишь раззадорят его. И вонзая свое оружие, убийца получит большее удовольствие.


Misericorde…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отверженные
Отверженные

Великий французский писатель Виктор Гюго — один из самых ярких представителей прогрессивно-романтической литературы XIX века. Вот уже более ста лет во всем мире зачитываются его блестящими романами, со сцен театров не сходят его драмы. В данном томе представлен один из лучших романов Гюго — «Отверженные». Это громадная эпопея, представляющая целую энциклопедию французской жизни начала XIX века. Сюжет романа чрезвычайно увлекателен, судьбы его героев удивительно связаны между собой неожиданными и таинственными узами. Его основная идея — это путь от зла к добру, моральное совершенствование как средство преобразования жизни.Перевод под редакцией Анатолия Корнелиевича Виноградова (1931).

Виктор Гюго , Вячеслав Александрович Егоров , Джордж Оливер Смит , Лаванда Риз , Марина Колесова , Оксана Сергеевна Головина

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХIX века / Историческая литература / Образование и наука
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее