Крылатые волки на льняном поле

Внимательно осматриваю пыльные швы заплечного мешка и обнаруживаю там забившихся и уснувших в пути малышей. Это радостные мгновенья, которые искорками фейерверков освещали мою жизнь. Вспыхивали и гасли, но никогда не позволяли себе исчезать насовсем.

Но ради них тащить с собой целый мешок?! Нет уж. Придётся распрощаться.

Я не верблюд, но чтобы протиснуться в игольное ушко, надо попотеть. И лучше это делать налегке.

С собой ничего, кроме себя.

Универсум схлопывается и всё исчезает. Если нет ничего, то и в рае нет необходимости.

Эй… Мы так не договаривались. Великое Ничто оказалось слишком ничтожным. Я хочу большего. Чего-то иного.

Я попытаюсь ещё раз.

раскрутить винил вручную

Добегаешь до финишной прямой… и понимаешь. Вот оно, твоё персональное Минное Поле.

И финишная ленточка полощется на ветру, и трибуны в нетерпении, и логика в ожидании своего завершения.

И? Шаг влево, шаг вправо - феерический салют из-под ног.

Я не волшебник, а жалкий фигляр. Наколдованный снег оборачивается кучкой искрошенного пенопласта. Первоцветы, разрывая собой грань между зимой и весной, вырываются под солнце и с изумлением оборачиваются на мой ненастоящий снег. Они оскорблены, а я виновато пожимаю плечами. Фокус не удался.

Но я хочу преодолеть эту финальную стометровку. Хочу и боюсь. Боюсь не её, а самого финиша. Поскольку за ним всё заканчивается. Ленточка обрывается и обугленным пятнышком ставится жирная точка.

Гарцуют жеребцы, стучат копытами по клавишам печатной машинки, перетягивают каретку как гружёную телегу.

Генератор случайных чисел тянет за поводья, и на бумаге проявляется сон Борхеса, во время которого Павич пил чай и случайно пролил его на клавиатуру…

Ночь застывает в ироничной позе, и утро в смущении боится пошевелиться. Разбуженные восстанут из мёртвых и заполонят мир живых.

Неправильные пчёлы делают неправильный мёд, а правильные слова ведут в глухие тупики. Отдайте мне горшочек с неправильным мёдом и я пойду по неправильной тропинке. Сад расходящихся тропок полон неправильных пчёл над трансгенными подсолнухами Ван Гога.

Винсент, ты не прав…

Старый проигрыватель морально умер, а физически развоплотился. Остались пластинки. Можно опустить иглу и осторожно крутануть чёрный диск. Шипение и пофыркивание бороздок под иглой выходит таким… своим? Нечётким отражением этого момента, который хочется растянуть.

Тень от музыки скользнула и шлёпнулась у лап пушистого кота. Он лениво приоткрыл янтарный глаз и понимающе шевельнул левым ухом.

Спасибо, мой хороший…

Я не любитель мелодрамы. И она разумно избегает меня. Существуя в параллельных вселенных, мы лишь косвенно воспринимаем друг друга, что к лучшему для каждого из наших миров.

Слушая музыку, входишь в изменённое состояние. Влияя на гипоталамус, музыка вызывает эмоции. Разнообразные и противоречивые.

Слушая музыку, отключаешься от внешнего и погружаешься во внутреннее. Внутри же нет обозримых границ.

Группа крови созвучна финальному отсчёту. Три, два, один… Я разбегаюсь –

/Вырвусь платочком из рук

и улечу безвозвратно

...

Мягкие, тихие сны

снова пошли на попятный

у меня всегда есть мой мост

Бурлящий внутривенный поток не даёт спокойно смотреть дню в глаза. Примитивные до безобразия противоречия раздирают изнутри и выставляют меня идиотом.

Я садист? Неосознанно издеваюсь над окружающими, причем в большинстве случает они об этом и не догадываются.

Руки-ветви хлещут ветер и буря успокаивается. Почему-то после сна очень болят руки, как будто они не подушку обнимали, а тачку в каменоломне толкали всю ночь.

Мой мост железнодорожный. Рельсы под ним описывают изящную дугу, отблескивают на солнце и уходят вдаль. Улавливаю запах креозота от пропитки шпал и чувствую себя как дома.

Чеховский кашель заставляет меня встрепенуться и вновь сникнуть. Отвечаю за каждое брошенное слово. Потому швыряюсь ими крайне осмотрительно.

Но свой мост я люблю искренне и нежно. Как хорошо, что он есть у меня. Надежный и всегда ожидающий.

Не врать. Не вырываться. Отгранить стакан честности до предельной чёткости. И не тянуть время впустую.

Гражданскую лирику выстроить по струнке, перечитать и сдать в макулатуру.

Какие там стихи… О чём вы речь ведёте…

Поэзия слишком откровенна. Под её взглядом стыдишься обывательски перелистывать дни.

Скрип уключин раздаётся над Стиксом, задорный ветер рвётся на простор речной волны. Песнь лодочника льётся таким естественным образом, что даже неохота задумываться над смыслом её слов.

Костяшки домино ложатся под закон вероятности и покорно сваливаются от тычка в спину. Цепочка событий замыкается сама на себя. Так спокойно и уверенно. Что даже странно.

Усталость провоцирует апатию.

Хочется волшебства… Если словами сотворить желанную реальность - может, она воспрянет и обретёт реальность? Не может.

Слова линяют от частого употребления. Надо экономить. Чаще молчать.

Если бы ещё и не думать.

Букет из кошмарных снов начинает вянуть с рассветом, распространяя удушливый аромат. Но можно проветриться и поухмыляться вслед ночи.