Крылатые волки на льняном поле

Сострадание, милосердие… Не самые лучшие слова, применимые к оружию. Но кинжалы средневековых рыцарей именовались именно так, поскольку могли даровать быструю смерть и спасти честь.

Отличный выбор, господа крестоносцы!

Упасть поверженным не страшно. Страшно сожалеть о случившемся. Если уж соскальзываешь с обрыва, так имей мужество не срывать голос в криках о помощи.

Цепляйся, если жаждешь чего-то большего, чем забвение, но не плачь.

Носить на поясе кинжал милосердия стоит хотя бы как напоминание, что желания наши сталкиваются непредсказуемым образом с объективной реальностью. При их встрече высекаются искры, способные поджечь часть настоящего и осветить день сегодняшний праздничной иллюминацией.

Время от времени кладя руку на рукоятку кинжала и ощущая хладность металла, освежаешь своё восприятие и скатываешься с облачных гор своих грёз.

Доставая мизерикорд, чтоб рассечь буханку хлеба напополам, прикасаешься к себе изнутри, и понимаешь, что не так уж ты отличаешься от остальных. Те же радости и беды, те же заблуждения и редкие моменты просветлений.

По музыкальному канону реквием обязательно состоит из нескольких функциональных частей. В определённом порядке, хотя и допускаются некоторые перестановки.

В середине мессы размещена самая пронзительная часть – «Lacrimosa» - «Слёзная». Сразу же после мощного выступления «Dies Irae» - «Судного Дня».

Логика этого соткана из композитных материалов и способна выдержать прямой ядерный удар. Покайся в грехах и будешь прощён и оплакан. Тебя погладят по повинной голове, поцелуют в макушку и отпустят грехи.

Задуматься о благости преходящего так приятно… Нет вечного, нет сущего, - есть лишь неуловимость бытия, которую так легко изгадить, но она всё равно очистится новым днём.

Для любящих блеск надежды и счастливые концовки есть ещё и финальная часть - «Lux Aeterna», - «Вечный Свет».

Это как раз отсутствие забвения, это голливудский хэппи-энд, бессмысленные счастливые улыбки на лицах и полный провал за титрами.

Это шикарный гранитный памятник, подавляющий все вокруг и не несущий смысловой нагрузки. Тяжкий камень, тянущий ко дну нирваны… Где совершенно нечего делать, кроме как расплываться от ощущения беспредельного благоденствия.

Где мой верный мизерикорд? Спасибо, что ты есть, с тобой меня не пустят в рай.

красная варежка

Моя красная варежка за мной на верёвочке.

летом пушистым зверьком, вместе по лужам и на солнышко – греться

весною жмуриться и ликовать, что пережили, что снова и вновь

осенью запасаемся пушистостью и теплотой

чтобы зимой неуязвимо, легко

Моя варежка, детская и непарная, а вторая, - дай бог памяти, - потерялась больше чем двадцать лет назад. Что с того?

Та, что со мной – плоть от плоти моего детского лепета, первых шагов и распахнутых глаз.

На весь этот мир, до безобразия несовершенный и прекрасный.

До ужаса и восторга, до перехвата дыхания и нового вдоха.

Моя красная варежка

гнёздышком птичьим совьётся, если бездомные с юга вернутся

и прорастёт травой, под щекой, когда морозы сомкнутся

Не потому что за мной на верёвочке. Не потому что моя. Мне и знать не дано, почему и зачем.

Но она вечна, в чём чертовски права.

Со мной моя красная варежка, навеки со мной.

Сквозь игольное ушко врат рая

Скарб мой умещается в заплечном мешке, и там много лишнего.

Засовываю руку наудачу и вытаскиваю бесформенную кучу из сожалений о совершённых ошибках. Разматываю полусгнившее тряпьё и брезгливо рассматриваю этот чудный артефакт.

А затем размахиваюсь и швыряю его в тихие воды реки Забвения.

Что-то выпирает сбоку. Перетряхиваю и достаю моток из нереализованных возможностей. Кто ж его так запутал… Неисповедимы тропинки бытия. И никакая путеводная нить не проложит верной дороги.

В кармане притаился флакон со слезами огорчений. Они ничем не пахнут и заметно помутнели. Встряхиваю и наблюдаю, как взболтанный осадок вьюжно кружит.

Не трогают меня эти горести. Прошёл срок, они выдохлись. Переворачиваю сосуд и с равнодушием наблюдаю за вытекающей жидкостью.

Чччёрт… Под руку попадается тугой мешочек с нажитым. Руки инстинктивно сжимают его поплотней, не желаю расставаться. Это реализованный инстинкт потребления, засосавший так много чего… много. Слишком много. С этим некомфортно жить, а умирать так и вовсе глупо.

Вытряхиваю наземь.

Хм-м… Жестяная шкатулка со стёртым рисунком. Открываю и обнаруживаю бижутерию плотских утех. Да, тут есть что вспомнить. Губы сами собой расплываются в довольной улыбке. Как славно-то…

Ну было и было. Чего уж теперь. Безделушки годны лишь сорочьи гнёзда украшать.

На дне совсем немного, но такая тяжесть… С трудом вынимаю комок засохшей глины и далеко не сразу понимаю, что это скопившаяся усталость. Спрессованная годами и вылежавшаяся, она приобрела каменную твёрдость.

Лучший материал для мостовой. Никакие нагрузки не страшны. Непробиваема.

Вытряхиваю мешок и из него вываливается всякая дребедень - неотправленные письма, оборванные разговоры и пропущенные встречи. Мне их жаль до сих пор, но что я могу поделать?! Ни собрать, ни оживить не в силах. Так получилось.