Крылатый лев (СИ)

— Ищите радость в другом месте! — зарычала Урсула, и я уже не мог понять, чего в ней сейчас больше, медведицы или дамы. — Вы знаете, что здесь могут находиться только люди без облаков. А его облако не растворится, и ваш чайный зубастик его не погубит. Его облако живо, живо, его отражение блестит в его зрачках. Облако не здесь! Но оно существует!

— Неделя — другая, и оно исчезнет! — суетливо сказал Колдун. — Поверьте мне. Подождите.

— Нет, не буду ждать! — взъярилась Урсула. — Здесь свой уклад, и человек с львиным облаком все разрушит! Только я могу здесь рушить и строить. Только я! Только я!!

Изящная дама в черном платье ринулась к нам и, не слушая верещания Колдуна, тонкими нежными руками со звенящими браслетами раздвинула железные прутья решетки, словно те были слеплены из пластилина. Содрав наручник с моего запястья, она грозно зарычала, топнула острым каблучком и рванула занавеску, за которой пряталось громадное, от пола до потолка, стрельчатое окно. Ударом кулачка элегантная женщина распахнула створки. За окном не было ничего, кроме беспросветного сливочно-белого тумана.

— Прочь! — завопила она. — В моих чертогах не будет парня с львиными глазами! Прочь!

Тряхнув освободившимся от оков запястьем, я поспешно потянул Вишню за руку, но она, ослабевшая, обессиленная, почти не могла шевелиться. Белка, крошечная, как горошина, закатилась в карман ее нового платья.

Я подхватил Вишню на руки (не тяжелая!), ступил на низенький подоконник и, закрыв глаза, вместе с подружкой шагнул в плотный белесый туман. Створки окна мгновенно захлопнулись. Последнее, что я слышал, — глухой стук птицы о стекло.

Глава 26

Ничего не было страшнее этого тумана — холодного, беззвучного, беспощадного. Даже когда Колдун кидался на нас, даже когда мы спиной ощущали смрадное дыхание болотищ, у нас оставалось главное — надежда. Но сейчас и она растворилась в жуткой замогильной серости, в бесстрастной и бесконечной хмари, застилавшей неведомое пространство.

Ступая осторожно, шаг за шагом, я долго, сколько мог, нес Вишню на руках — отяжелевшую, безжизненную. Она закрыла глаза, и как я ни умолял ее, не поднимала ресниц. Лицо Вишни стало молочно-белым, кукольным, ладони заледенели, как в детстве, когда мы играли в снежки. Мучительно прислушиваясь, я не мог уловить ее дыхания, и от этого мое сердце, и без того измученное, дырявили болезненные нарывы.

Но в ее темных волосах поблескивали не только вишневые прядки, но и алая белка Алька, — мелкая, как гранатовое зернышко. Значит, жизнь из Вишни все-таки не ускользнула. Значит, надо искать выход.

Куда иду, я не понимал, не ощущал ни жары, ни холода, только страх — едкий, как кислота, обволакивал изнутри, сковывал пальцы, и они костенели и скрючивались. Я мучительно тревожился о Вишне («Пожалуйста, очнись!»), об отце («Колдун обманул, он жив!»), о Крылатом Льве («Ну где же ты, мой Лёвушка?»). Когда на онемевшие руки обрушилась безумная свистопляска невидимых иголок, а ноги подрубила усталость, я опустился на гладкий, точно промерзший, пол, погладил подружку по голове.

— Вишня! — тихо позвал я. — Вишенка!

Алая Белка скользнула по тонкой шее, мелькнула по мраморному лицу, пушистым облачным хвостом провела по голубоватым векам.

И Вишня, вздрогнув, открыла глаза. Глубоко вздохнула, села, посмотрела на меня ошарашенно, будто впервые увидела:

— Ты почему меня на коленях держишь?

Не то было время, не то место, но я рассмеялся и, поднявшись, притянул Вишню к себе, крепко-крепко. Еще вчера я не решился бы обнять ее — дочь Учителя эм Марка была неприступной, не то что Пиона, но густой туман скрыл и смущение, и неловкость.

Вишня вздрогнула, но не отстранилась, прижалась потеплевшей щекой к моему плечу.

И я понял, что, несмотря на боль, неизвестность, страх и отчаяние, мое сердце вновь осветил золотой луч — предвестник спасения.

Не знаю, сколько времени мы стояли, прислушиваясь, как бьются наши сердца. Может быть, в том месте, где мы находились, вовсе не было ни секунд, ни минут. Алая Белка невесомо прыгала по плечам, и явившееся невпопад счастье разгоралось, как яркая утренняя звезда.

И вдруг я с изумлением увидел, как сверху на нас посыпались золотые отблески-снежинки — такие ронял Крылатый Лев, когда играл и резвился. Туман неохотно рассеялся, расползся, как дряхлая мешковина, и в этой прорехе показалась лестница — крепко сваренные металлические ступени. Я поднял глаза — далеко-далеко наверху искрились золотые лучи.

— Это мой Лев! — ахнул я, боясь поверить своему счастью. — Вишня, он где-то здесь!

Не помню, как мы поднялись по ступеням, не помню, как выбрались наружу из громадного дупла с оборванными, точно покореженными лезвием, краями. Едва мы вышли, дупло затянулось коричневой шершавой корой, будто заплатой. Вот и хорошо!

Я так надеялся, что Облачный Лев ждет нас наверху, так мечтал поскорее обнять его, потрепать родную невесомую гриву!