Крылатый пленник

Вероятно, обморок был очень коротким. Вместе с сознанием к человеку вернулось прежде всего ощущение сильной жары, как бывает, когда просыпаешься слишком близко от охотничьего костра. Быстро восстановился слух, будто из ушей вынули ватные тампоны. И разжались веки, человек стал осматриваться.

Рядом полыхало так, что могли вспыхнуть и парашют, и комбинезон. Жмурясь от жара и дыма, раненый ухитрился встать на четвереньки. Упираться в грунт пришлось левой рукой, правая бездействовала. Отцепиться от парашюта не удалось. Его светло-жёлтый купол прикрывал свежий земляной отвал, только что отсыпанный лопатами. На четвереньках лётчик добрался до этой насыпи. Здесь дым не так ел глаза.

Теперь Вячеслав смог разобрать, что его горящая машина врезалась прямо в немецкую звукоулавливающую установку. Она была уничтожена, по-видимому, вместе с расчётом: из-под груды обгорелого металла торчали ноги в немецких солдатских сапогах.

В пылающей груде взорвался остаток снарядов — пять-шесть штук пилот не успел расстрелять по фашистам. Чёрный дым снова потянуло ветром к лётчику и сделало его на какие-то минуты невидимым со стороны. Но и сквозь дым лейтенант успел заметить: бегут к нему вражеские тыловики с двух сторон. Сознание работало приторможенно. Тупо сознавалось неотвратимое приближение чудовищного несчастья, в реальность которого никогда не верилось всерьёз: достаться врагу живым. Сколько раз Вячеслав самоуверенно отрицал такую возможность. И вот… сейчас это должно случиться!

Вячеслав напрягает память: есть ли у него при себе что-нибудь такое, что не должно попасть врагу? И вдруг обжигает мысль:

— Партбилет! Платил взнос… Не вынул перед отлётом… Он здесь!

Левой, свободной рукой Вячеслав ощупал верхний карман комбинезона. Да, целлофановый хруст: билет действительно здесь.

Торопливо вытаскивает заветную книжечку, обёрнутую в прозрачную бумагу, находит ещё какую-то квитанцию с адресом семьи… А сквозь шум пламени уже слышны близкие голоса, топот.

С безжизненной правой руки пилот срывает кожаную перчатку, суёт туда партбилет и квитанцию, надевает перчатку на здоровую левую руку и с усилием ввинчивает перчатку с документами в рыхлую, ещё влажноватую землю отвала.

Он остаётся лежать ничком на этом отвале. Топот уже рядом. Что ещё есть при себе? Фотография? Сгорела в самолёте. Пистолет? Эх, пистолет! Не достать его левой рукой, он под комбинезоном, в кобуре, на правом боку. Надо же было, влезая в комбинезон, забыть, что пистолет остаётся под ним, становится практически недосягаемым. Разгильдяйство наше, эх!

Истошный вопль над ухом:

— Хенде хох![16]

Вячеслав не пошевелился. Ждал короткой очереди в затылок. Огромный верзила, рыжеволосый, в очках, с автоматом наперевес подскочил к лежащему.

— Хенде хох!

В ту же минуту раздался треск мотоциклетного мотора. В коляске мотоцикла сидел унтер, за рулём — автоматчик.

— Шафт ийн вег![17] — гаркнул унтер набежавшим солдатам.

Пленника оттащили в сторону, освободили от парашюта, разрезали комбинезон, сняли пистолет с кобурой и ремнём. Потом перекинули поперёк коляски, вроде мешка с мукой. Мотоцикл рывком взял с места и помчался без дороги, прямо через поле, к зелёным камуфлированным палаткам. Чтобы пленник не свалился, унтер в коляске слегка подталкивал его в бок.

— Бесславный мне готовится конец! — с горечью подумал Вячеслав. — Хоть покажу, как умирает русский лётчик. Немцы любят расстрелы фотографировать. На карточке потом для порядка напишут: житие его было со 2 апреля 1923 по 8 июня 1943.

Тут унтер посильнее толкнул лётчика в бок: дескать, приехали! Солдаты-зенитчики подхватили пленника подмышки, сняли с мотоцикла. Стоять он не мог, присел на какой-то столбик у палаток.

— Скорей бы всё это кончилось! — он закрыл глаза от слабости и отвращения ко всему, что его ещё ожидало впереди.

Послышались шаги — кого-то вывели из соседней палатки. Шагает тяжело…

Приоткрыв веки, Вячеслав глянул… Батюшки! Кудряш! Лейтенант Кудряшов! Напарник, сбитый на семь минут раньше своего ведущего! Два конвоира шутливо подталкивают Кудряшова прикладами: теперь, мол, оба руса могут посочувствовать друг другу!

— Жив, Кудряш!

— А толку-то? Куда тебя ранило, Славка?

К пленным приближался офицер с надменным холёным лицом, очень розовым и гладким. В руке он держал пару новеньких лайковых перчаток. Он шёл и распространял вокруг парижские ароматы. Воротник кителя расстёгнут, на животе — револьвер в красной кобуре.

— Не по-нашему носят, — некстати подумалось Вячеславу.

Офицера сопровождал чернявый молодой человек из татар или черкесов, одетый в брезентовую униформу белого цвета. На офицера он взирал с таким подобострастием, точно ждал от него чуда. Офицер что-то проговорил гортанно. Вячеслав ни слова не понял, хотя в школе ухитрялся получать пятёрки от учительницы немецкого языка.

— Господин офицер сказал, что для вас война уже кончилась, — проговорил переводчик, запинаясь. Похоже было, что этот молодой человек изменил советской родине недавно и боялся встречи с честными русскими людьми. Он старался держаться за спиной немца.