Крылатый пленник

Кольцо сжалось теснее, оранжевые трассы перекрещиваются у кабины. От неистового рёва форсированных моторов заложило уши. Наступил тот момент высшего напряжения боя, когда человек, мотор, пушки, крылья сливаются в неразделимое живое существо. Не мотор, а человеческое сердце бьётся в машине, не стволы, а человеческие очи сами шлют врагу огненные сгустки смертной ненависти, и не машина, а упругие крылья, выросшие у человека, дают ему силу совершать невозможные развороты и фигуры. В обычных условиях их не повторить ни птице, ни человеку!

Выходя их очередного пике, Вячеслав не увидел рядом своего напарника. Самолёт Кудряшова исчез. И нет возможности осмотреться, отыскать его взглядом, хотя бы взором проводить его туда, вниз… Очередной заход в хвост, пулемётная очередь сзади! Весь напружинясь, Вячеслав изворачивается, скользит в воздухе, как стриж, делает стремительную горку, видит в десятке метров перед собой брюхо вражеского истребителя, всаживает в упор целую очередь в это брюхо… Дымным факелом самолёт пошёл к орловской земле. Сквозь стиснутые зубы Вячеслав цедит вслух:

— Нох айнс![15] Получай, гад, за Кудряша!

Ещё семь минут боя в одиночку выдержал лейтенант после потери товарища. Боекомплект и горючее на исходе. До своих не дотянуть и на бреющем — фрицы легко расстреляют сверху одну, избитую машину. В бою ястребки глубоко уклонились во вражеское расположение, значит, при такой облачности наши, отбомбив аэродром, не увидят своего в центре всей этой свистящей карусели…

Страшный сдвоенный удар сзади, в бронеплиту, под самым затылком пилота. В глазах — будто красный дым. Нет, это не дым… Это язык пламени, вымахнувший справа, из центроплана, как из газовой горелки. От сильного толчка Вячеслав выгнулся на сидении и ощутил острую боль в ногах. Метнул взгляд на пол — ноги в крови. Снаряд «эрликона» угодил под кабину, разбил хромомолибденовую трубку, и осколки хлестнули пилота по ногам… Можно ли сбить пламя?

Как-то нехотя, плавно, машина перевалилась в отвесное пикирование. Вячеслав попытался было вывести её из пике, но ручка легко подалась вперёд — управление рулями глубины перебито. Воздушному кораблю конец!

Вячеслав обернулся. Падая, машина оставляла справа дымный след в воздухе. В бронеплите, как раз позади затылка, лётчик успел разглядеть два неразорвавшихся снаряда, будто ввинченных в плексиглас кабины. Часы на приборной доске показывали 8.45. Горизонт стремительно сужался. Последние секунды жизни. Откуда-то пришло грубоватое мальчишеское слово:

— Капец!

Его будто произнёс кто-то рядом, спокойно и равнодушно. Земля неслась навстречу самолёту.

— А парашют? Попытаться разве?

Поясной ремень отстёгнут. Страшным усилием, доступным только стальной мускулатуре, лётчик, поставив ногу на приборную доску, ставшую «полом» кабины, на руках выжал себя за козырёк. Как только голова очутилась за «фонарём», воздушный поток мгновенно вышвырнул человека из кабины. Падая, он увидел небо и облака. Белое облако походило на пуховую подушку, и на ней чёрными крестиками были вышиты три «Фокке-Вульфа-190». Они помешали даже сразу вспомнить о кольце на поясе…

Но он всё-таки вспомнил, перевернулся спиной вверх и сильно дёрнул кольцо. Рука отмахнулась вправо. За спиной мягко шаркнула шёлковая ткань, парашют раскрылся. Вячеслав повис на стропах.

Фашистский истребитель кружил где-то близко: за куполом Вячеслав не сразу смог его рассмотреть. Но звук его мотора резко изменился, немецкий лётчик газанул.

— Спикировать хочет и расстрелять в воздухе. Нет, господин Рихтгофен, этого удовольствия мы вам не доставим!

Раскачиваясь, Вячеслав увидел самолёт. На капоте забились пунктиры сине-жёлтых вспышек. Пулемётные очереди рассекли воздух. Фью, фью, фью, чик, чик, чик, тюк, тюк… В куполе появились две пробоины.

— Добраться бы до земли и там бы ещё додраться с тобой, хвостатый чёрт! Второй заходит! Опоздал, фриц!

Действуя стропами, лётчик погасил половину парашюта и быстро пошёл к земле, то посматривая вверх, чтобы не потерять из виду «Фокке-Вульфы», то озираясь вокруг. До земли — метров сто пятьдесят, но какая безотрадная картина открывается взору!

Среди кустарников, пустырей и перелесков раскинулся типичный, будничный армейский тыл. Зелёные камуфлированные палатки, санитарные машины, рации с металлическими антеннами, кухни, блиндажи с окопчиками, зенитные точки… И — они, серо-зелёные фигурки, солдаты второго эшелона. В самую гущу угодил!

Спикировал второй «Фокке-Вульф». Но лётчик не пожелал рисковать своей персоной и ударил издалека. Очередь прошла мимо, стороной. Может, просто указал мишень наземным стрелкам? А, не всё ли теперь равно!

И вдруг — отчётливый, резкий запах горелой резины, масла, бензина. Удушливый чёрный дым. И — внезапный толчок в обе раненые ноги, отдавшийся во всём теле ужасной, невыносимой болью. Земля!

Парашют наполнился горячим ветром. Поволок лётчика по влажной земле. Новый толчок в плечо. Всепоглощающая боль. Темнота. Бездна.

5