Крылатый пленник

Люди располагались, осматривались, раскладывали своё нехитрое снаряжение. В спальне было чисто и тепло. Разрешалось из барака выходить в оцепленную проволокой зону. Отсюда виднелись вершины гор, Кицбюэльских Альп. Они были рядом, гораздо ближе, чем в Мосбурге. Горный воздух казался душистым даже зимой. И главное, что отсутствовало в этом маленьком рабочем лагере, — это атмосфера козней и «загадочности», липкого предательства, характерная для пресловутого Морицфельда.

Надзиратели назначили одного из пленных поваром и дневальным. Сразу же явился в гости какой-то оригинальный гражданский субъект, назвавшийся шефом пленных. Выглядел он так: плотная невысокая фигура, сапоги, галифе, френч, тирольская шляпа с пером и значком. В петлице френча — свастика.

— Прораб наш, что ли? — предположил кто-то вслух.

Этот «шеф» объяснил, что этап привезён сюда для очистки от снега железнодорожной пассажирской ветки и для постройки запасных путей в случае надобности.

— Наша железная дорога — частное предприятие! — сказал он с большой гордостью, как будто принадлежность дороги частнику была её высшим достоинством. — Она соединяет город Хаг, конечную тупиковую станцию, с главной магистралью.

Со следующего дня начались выходы на эту ветку. За ночь дорогу заметало снегом, уничтожая все труды прошедшего дня. Работали не спеша, под надзором покладистого конвоя. Только один из конвоиров, белобрысый пруссак, часто пускал в ход и кулаки и палку. Его ненавидела вся бригада. В воздухе всё сильнее пахло весной, но снег валил и заваливал одноколейный путь. Вечерами, возвращаясь с работы, любовались красотой альпийского хребта. Где-то за ним узкой горной полоской тянулся кусочек Австрии, а дальше, в какой-нибудь полусотне километров, угадывалась Италия, и казалось, что кусочек синего-синего неба с белым облачком или первой неяркой звёздочкой висит уже не над германской, а над итальянской землёй.

Горный воздух укрепил лёгкие, в рацион вошла картошка, измученные люди стали медленно крепнуть и сознавали с радостью: их труд не приносит рейху никакой практической пользы. Зимние метели несли много снегу с гор, маленький паровозик с пятью вагончиками не выходил со станции; когда лопаты пленных расчищали занос, он, пыхтя, протаскивал эти вагончики, а бригада сдавала инструменты. Завтра всё начиналось сначала. Если же паровозик не удавалось откопать и он простаивал, это тоже особенно никого не волновало из местных жителей… К концу февраля здешняя весна уже пахла так, как под Москвой, в Покровском-Стрешневе[115], она пахнет в апреле…

Вячеслава тревожила благодушная атмосфера, воцарившаяся среди пленных. Люди радовались, что после неслыханных страданий и лишений они случайно попали в покойное место, где их не тиранят, не понуждают к измене, не морят голодом, холодом и болезнями, не заставляют делать что-либо, приносящее вред родине, и не вербуют во власовские части. Ответом на намёки насчёт организации побега было явное или скрытое неодобрение. У иных такие намёки вызывали даже озлобление — нужно было вести себя осторожно и подготовку к побегу производить тайно, нащупывая возможных союзников исподволь.

Снова готовились карты, компас, соль, спички, сухари. Решимость не покидала Вячеслава и Василия ни на миг: не отсиживаться в тепле, а драться за волю, действовать!

Кириллову, который лучше всех в пятёрке заговорщиков умел слесарить, поручили прикидываться больным и оставаться в бараке. За несколько сеансов «болезни» он высверлил гнёзда под шурупами решётки в помещении умывальника. Шурупы стали свободно выниматься вместе с двумя прутьями решётки. Вынутые шурупы тщательно заштукатурили и замазали краской — снаружи ничего не внушало подозрений. К концу февраля всё было готово. Вячеслав присматривался к друзьям, с которыми предстояло совершить решительный шаг. Ведь не на приключение решалась группа патриотов, не простой непоседливостью юности диктовался побег. Все ли ясно сознают, что они на войне и должны тревожить зверя в берлоге?

Василий Семёнович Терентьев не внушал никаких сомнений, с ним Славка дружил с первых дней неволи. Они так изучили характеры друг друга, будто вместе бегали ещё босиком по деревне. В Терентьеве было что-то положительное, солидное, крестьянское. Неторопливый, чуть начавший полнеть, мягкий с товарищами, он был стоек, терпелив и вместе с тем ловок. Только очень умелый, ловкий человек мог ухитриться, например, сберечь до самого Хага… именные золотые часы, пройдя через десятки обысков! С Терентьевым никогда не бывало скучно, потому что он мастерски рассказывал непридуманные жизненные повести, и запас их был неисчерпаем у Василия.