Крылатый пленник

Так и пробиралась четвёрка партизан на северо-восток, вдоль Инна. Этот путь длился уже двадцать суток, пройдено было по прямой около сотни километров по маршруту, но для этого понадобилось сделать не меньше пятисот километров обходов. Мостики и броды, ночлеги на сырой почве, горные перевалы и болотистые луга, ни глотка горячей воды или пищи — всё переносили молча и весело иронически. Всё острее становилось положение с одеждой. Ведь у всех на спинах красовались буквы SU, нанесённые краской на трофейные польские мундиры, — так одевали пленных в мосбургском лагере. А обзавестись одеждой путём экспроприации значило подвергаться смертельному риску. Однажды ночью у Кириллова одна штанина повисла на шипах проволоки, другая осталась на теле. Было не до смеха, а всё-таки шутили: дескать, теперь ясен смысл поговорки «одна нога здесь, другая там»… на проволоке! Снова потребовалось пополнить продовольственный запас.

Выбрали зажиточный дом, высадили окно, полез Вячеслав. В темноте большой кухни пахло чужой жизнью, стояла настороженная тишина. Провианта было полно, и в кухне, и в чулане, и в подполье, но, передав в окно провизию, Вячеслав задержался в доме, осматриваясь, не найдётся ли какой-нибудь одежды для восстановления кирилловского туалета. Дверь из кухни вела в коридор. Туда доносился храп из какой-то комнаты. Карманный фонарь был у Вячеслава при себе. Он пошарил лучиком света по стене, увидел дверь и приоткрыл её.

Здесь оказалась спальня хозяев. На широкой кровати спал старый немец. По соседству с ним — пожилая женщина в чепце. Над кроватью хозяина висело пулевое ружьё — штуцер. До него хозяин легко мог дотянуться прямо из постели. Вероятно, оно держалось всегда наготове. Накинутый на спинку стула сюртук поблёскивал золотыми пуговицами. Нельзя было разобрать, сюртук военный или нет, но дом представлял явную опасность!.. В соседней комнате кто-то зашевелился спросонья. Прижав нож к груди и погасив фонарь, Вячеслав выскользнул в кухню, спрыгнул с подоконника на улицу и здесь доложил обстановку друзьям. Кириллов в раздумье процитировал чьи-то стихи:

Чужая жизнь — на что она?
Свою ли выпью я до дна?[129]

А потом прибавил:

— Хоть он и с ружьём в обнимку спит, и в мундире ходит, этот старый немец, он всё же дома у себя сидит, в тылу. Он мирный человек, а не фашистский вояка. Посему партизанская группа дарует мир дому сему!

Кончался март. Ночи были ещё холодноваты, дни — почти летние. Река Инн вернулась в берега, но вода в ней оставалась коричневой и мутной — полая вода с предгорий. Извивы и петли реки делали весьма прихотливой черту государственной границы между Германией и Австрией[130], но реку это, по-видимому, нисколько не тревожило. Путники ничего не выяснили насчёт каких-либо осложнений, создаваемых капризной рекой для пограничной администрации, но для самих путников эти капризы были весьма мучительны. То и дело приходилось отдаляться от берега, далеко обходить сёла, речные дуги, береговые сторожки, устья речек.

Наконец на рассвете 29 марта, остановившись на днёвку, заменявшую партизанской группе ночлег, увидели с небольшой высотки огромную водную гладь впереди. В эту синюю гладь врезалась коричневая полоса Инна. Дунай достигнут! Теперь до Чехословакии остаётся не более сорока километров. А там, за Влтавой, среди друзей, идти станет много легче, можно будет одеться, вооружиться, вступить в регулярную партизанскую часть, и… вернуться к своим, к Илам, «лавочкиным», Якам…

Весь день лежали, глядя на огромный Дунай, на смутные очертания городка Пассау, раздумывали: переплывать Инн или Дунай? На чём? Вплавь — явно не под силу ни та, ни другая река. Нужны подручные средства, лодка или хотя бы простое бревно. Решили осмотреться на берегу, а для этого пройти к устью. Там, у воды, будет виднее.

Вечером, в сумерках, спустились к Инну. Вдоль берега шла мощённая плитами дорожка к маленькой деревне. Эту деревеньку осторожно обошли, заглянув в крайний сарайчик чьей-то усадьбы. Нашли стальную косу, спички и бутерброд.

Дальше двигались осторожно, то проваливаясь по пояс в канавы и речушки, то обходя их по мелким мосточкам или вброд. И вот, прямо у ног — тихая, величавая, тёмная ширь Дуная, отражающая звёзды. Самое устье! Справа катятся волны Инна, а слева — те самые, дунайские, о которых российские баянисты нажаривают прославленные вальсы…

Но ни лодки, ни плотика, ни даже бревна. Как быть?

Решили идти назад к деревне, поискать там тщательнее: ведь не может же в целой деревне не быть лодки?

Назад пошли смелее, дорогу считали уже разведанной и безопасной, никаких подозрительных примет по пути сюда ведь не было. Вот опять те самые кусты, через которые только что продирались к устью. На открытое место вышли из кустов трое, Правдивцев чуть приотстал сзади…

— Хальт![131]

Дула автоматов, каски, солдатские униформы.

Под шестью дулами все трое, застигнутые врасплох, стали как вкопанные. Один Правдивцев, замерший в кустах, не попался на глаза солдатам и скрылся.