Крылатый пленник

Вячеслав втайне надеялся, что вольётся в какую-нибудь вооружённую группу из военнопленных или перемещённых людей. В этом развале и хаосе германского тыла такие группы могут стихийно возникнуть. На это он и рассчитывал, выбирая маршрут на Розенхайм.

Стало грустно, когда стихли шаги единственного спутника. Но куда же с таким: погубишь мальца за пять минут до занавеса, мамка проклянёт.

Беглец шагал к Розенхайму по знакомой дороге, готовый в любую минуту юркнуть в придорожные кусты или канавы. Полосатое платье выдавало издалека даже ночью.

Город уже был близко. На краю окраинной «слободки» горел свет в окошке хорошенького домика. Беглец подошёл, заглянул в окно: два немолодых немца, супружеская чета. Может, рискнуть постучать? Попросить переодеться?

А сердце в ответ: нет, нет, нет, не рискуй! Сюда не стучи!

Время перевалило за полночь. Среди звёзд мелькали огоньки самолётов. Обстановка становилась прифронтовой.

Подобрав себе дубинку потяжелее, Вячеслав замаскировался в придорожных кустах и открыл экстренное совещание при одном заседающем: что делать, если здесь застигнет рассвет? «Заседающий» неотступно наблюдал за полотном дороги. От того места, где затаился Вячеслав, дорога шла к городу вверх, на подъём, и близко от Славкиного укрытия она плавно загибала за срезанный выступ холма.

И вдруг там, за поворотом дороги, послышались шаги и голоса. Нет, не голоса, а голос… Кажется, идёт и напевает что-то себе под нос… Споткнулся на повороте и…

О, негаданная, нежданная радость! Споткнувшийся человек… выругался по-русски, крепким и не вполне цензурным словцом, которое прозвучало в ушах Славки самой сладкой музыкой. В Германии, ночью, на пустынной дороге — русский мат! О, дивный, ни с чем не сравнимый звук!

Не таясь беглец выскочил на дорогу.

— Слушай, парень, стой, погоди!

Встречный испуганно забормотал по-немецки:

— Их-их-их бин цивильарбайтер… Хабе аусвайс… их комме аус штат Розенхайм…[197]

Вячеслав тряс его за плечи, обнимал, опять тряс.

— Да послушай ты, не надо мне твой аусвайс, я пленный, бежал из лагеря, помоги мне, слышишь?

Парень был сильно навеселе. Он не сразу сообразил, что говорить следует по-русски. Вдруг из-за поворота возникли фары автомобиля. Два световых полотнища протянулись на асфальте. Вячеслав подхватил нового знакомца и почти свалился с ним в кусты. Машина промчалась, погрузив окрестности в более густую тьму, чем была до того. Незнакомец рассказал, что идёт из «семейного» фабричного лагеря перемещённых лиц, из комнаты девушек. Полицейский запер девушек на ключ, пока парень… ещё оставался там в гостях. И не один, а с двумя ребятами. Может, они не успели разойтись. Он сам вылез из окна, потихоньку. Можно рискнуть вернуться туда, ребята хорошие.

Прячась и таясь, зашагали в гору. Каждая встречная машина грозила бедой. Три километра до нужной окраины показались тридцатью. Наконец вот она, фабричная зона. Около маленькой бумажной фабричонки за проволочным забором видны барачного типа постройки. Вышек нет, сторож или полицейский сидит на вахте. Пролезли в дыру, проделанную в заборе, и очутились во дворе фабричной зоны. Из ближайшего барака доносилось слабое попискивание гармоники и приглушённое хихиканье. Ставни пропускали слабый лучик света изнутри. Спутник Вячеслава подошёл к окну и стукнул в закрытый ставень. За окном погас свет, и всё сразу стихло.

— Кто там? — испуганный шёпот изнутри.

— Это я, Вася, вернулся. Открой!

Ставни приоткрылись. Из окна высунулась девичья голова. Вася встал на завалинку и что-то быстро зашептал девушке. Она спросила:

— А где он?

Вячеслав подошёл, залез в окошко, сам закрыл за собой ставень. Зажёгся свет — и все ахнули, увидев нечеловечески измождённое лицо, полосатую одежду с винкелем и двумя номерами и дикую причёску каторжника. Вячеслав нарочно сорвал мюцце с головы, обнажив свою пугающую шевелюру.

В комнате оказалось три девушки и два парня. У одного на боку крошечная гармошка-шестигранка. Обстановку составляли столик, три кровати, шкафчик и серия фотографий европейских кинозвёзд. Никто не отваживался прервать молчание. Вместе с полосатым незнакомцем в эту мирную комнату вошла смертельная опасность, теперь отблеск её лежал на всех головах этой славной молодёжи. Все ждали первого слова от пришельца. А у него перехватило горло, и он не нашёл ничего лучшего, как выдавить вопрос:

— Вы — русские, девушки? — хотя и без слов он это понимал.

— Да, да, русские, русские, садитесь, покушайте!

От одного звука девичьих русских голосов всё поплыло в глазах пленного лётчика. Он вдруг ощутил страшную слабость. Напряжение его покинуло, сами собой из глаз хлынули непрошенные слёзы. Он судорожно глотал их, силясь протолкнуть сухой ком, застрявший в горле, чтобы успеть произнести сбивчиво:

— Я лётчик. Бегу от расстрела. Мне бы голову побрить и одеться.