Крылатый пленник

Эсэсовец не нашёлся что ответить и глупо глядел себе под ноги. Раймон Пруньер выпрямился, поклонился даме и демонстративно поаплодировал ей, подняв кисти рук над головой. Дама кивнула ему приветливо, как бы принимая дань одобрения с признательностью, и пошла своей дорогой. Ни Раймон, ни Вячеслав так и не узнали, кто была эта красивая дама с величественной осанкой.

Между тем в лагере, среди больных, которые оставались в ревире на день, и в немногочисленной обслуге стали возникать неопределённые слухи о готовящейся расправе над заключёнными. Слухи исходили от эсэсовцев. Была, например, подслушана такая фраза:

— Не всё ли равно, когда с ними покончить, сейчас или позже? Разве нужны такие свидетели?

Вся интернациональная группа Сопротивления в Штефанскирхене настороженно следила за событиями. Прошла Ялтинская конференция.[191] Советская армия была уже под Берлином, начался март. Как предупредить расправу над узниками и нанести контрудар? Было ясно, что следует вооружиться, хотя физическое состояние и боеспособность узников внушали тревогу. В эти дни несколько трупов заключённых отвезли в Дахау — умирали от истощения, болезней, полученных ранений на тяжёлых и опасных работах. Тем не менее, ещё не выработав определённого плана, группа поручила Ивану Бурмистрову добычу оружия, хотя бы, на первый случай, холодного. Это было опасное задание, но лётчик Бурмистров сам предложил свою кандидатуру на это дело. Выполнить его он решил так.

За стеной спальни с одной стороны жили эсэсовцы, а с другой спальня граничила с производственным цехом. Он содержался под замком. Там оставались неразбитые станки и лежали инструменты в заколоченных ящиках. Требовалось разведать, что это за инструменты, нет ли там чего-нибудь пригодного для обороны.

Стены барака были очень высокими, метров восемь-девять. Даже с четырёхъярусных нар добраться до потолка было невозможно. Но под потолком каменная кладка стены кончалась, и до кровли доходила деревянная решётка. Её Бурмистров и решил разобрать.

К стене подтащили ящики из-под цилиндров, взгромоздили один на другой, будто наводя в спальной чистоту и порядок, и глухой ночью Иван полез через стену. Он на ощупь, в кромешной тьме вскрыл несколько ящиков и в одном нашёл напильники. Это, что называется, уже было кое-что!

На другую ночь Бурмистров повторил свою опасную экскурсию, чтобы начать переноску инструментов в спальню. Но, спускаясь по стене цеха, он упал. Кто-то из эсэсовцев услышал подозрительный шорох, и Иван Бурмистров был схвачен.

— Аппель! — заорал капо Карлик. Лагерь выстроили прямо в бараке, капо объявил, что сейчас он подвергнет наказанию «большого Ивана» за то, что тот проник в запертый цех.

Принесли скамью, Бурмистрова положили вниз лицом. Унтер-офицер, начальник конвоя, приказал «влепить двадцать пять плетей». Под рукой капо Карлика плети не оказалось, но её отлично заменил резиновый шланг. Капо Карлик до тонкости знал ремесло палача. Удар за ударом он наносил неторопливо, с «оттяжечкой», делая паузы. Сперва удары были сухими, потом стали хлюпающими. Бурмистров держался руками за скамью. Лица его никто не видел. Ни стона, ни жалобы, ни страха капо Карлик вызвать у Ивана Бурмистрова не смог.

Вячеслав во время экзекуции стоял с трофейным кодаком в кармане. Дерзкая мысль сфотографировать экзекуцию пришла ему в голову. Капо отсчитывал последние удары… Никто не обращал внимания на узников, все смотрели на одного Бурмистрова. Вячеслав отступил на шаг, прикрылся выступом ящиков и дважды успел щёлкнуть всю сцену.

Капо Карлик отсчитал последний, двадцать пятый удар.

— Вег![192] — гаркнул он Ивану.

Иван встал сам, выпрямился и повернул исполосованную спину строю. Потом бросил взгляд на капо Карлика, медленно прошёл к своим нарам и… чуть-чуть не упал мимо них. Друзья подхватили его и помогли лечь. Только теперь он обессилел — кругом уже не было фашистов. Разумеется, никому из них и в голову не пришло, для какой цели Иван пробирался в цех. Иначе… эта повесть едва ли была бы написана!

Организация поручила Вячеславу разведать планы эсэсовцев и выяснить их настроения. Славка рассчитывал действовать через лагерного сапожника, Николая Малого, к которому изредка приходили и солдаты конвоя чинить сапоги. Приходил, в частности, югославский немец, не питавший вражды к русским. Он присаживался поболтать.

В середине марта он принёс сапоги в починку и произнёс, вздыхая:

— Похоже, что дела наши — дрек. Бои — под Берлином, и здесь, уже недалеко. Наш фюрер сумел добиться, что теперь нас, немцев, не любит весь мир.

Николай Малый, славный паренёк с Украины, сейчас же рассказал об этой беседе Вячеславу, и когда солдат пришёл за своими сапогами, Вячеслав «нечаянно» оказался в мастерской.

— Говорят, скоро вас будут этапировать, — сказал охранник.

— Далеко ли? Всюду фронт. Куда же нас отправлять?

— Боюсь, что туда!.. — и солдат показал не то на горы, не то на небо.

Вячеслав сообщил об этом друзьям. Опасения подтвердились. Надо было усилить бдительность.