Крылья и цепи

— Я не совсем согласен с Казариным, — начал Олег. — Он путает понятия — подвиг и терпение, порыв мужества и обычное, будничное выполнение долга. Я по-другому понимаю подвиг. Мне он представляется прежде всего таким поступком, совершая который человек ставит на карту свою жизнь. В подвиге всегда есть риск, в нем всегда таится опасность, с ним всегда сопряжена угроза для жизни или положения человека в обществе. — Олег прокашлялся и, видя, что зал его внимательно слушает, продолжал: — А вообще мне кажется, что нашему поколению не совсем повезло с точки зрения совершения подвига. Мы родились или поздно, потому что до нас наши деды и отцы уже совершили революцию и разгромили фашизм; или мы родились слишком рано, потому что, когда будет в разгаре эра освоения космоса, мы будем уже стариками. А труд и учеба… — Демидов замялся, не находя подходящих слов, — это, конечно, дело хорошее и очень полезное. Более того, без труда и учения общество не может существовать… Но все-таки, мне кажется, для совершения настоящего подвига, подвига в высоком смысле слова, связанного с риском для жизни, сейчас, в мирное время, очень мало условий. И если иногда мы читаем, как отважные люди выносят на руках людей из горящих домов, спасают во время наводнений и других бедствий, — так это капля в море. Можно дожить до седой бороды, исписать тонну бумаги, если ты конторский работник, свалить полтайги, если ты лесоруб… и все-таки не узнаешь, что означает подвиг. Самым героическим шагом в моей жизни, например, был единственный случай, который в какой-нибудь сотой доле напоминает подвиг.

В прошлом году мы снимали дачу в Зеленоградской. Там высокие ели и березы. И вот однажды я забрался на высокую березу и вдруг увидел, как в пруду тонет мальчишка. То вынырнет, то опять уйдет под воду. Не раздумывая, я спрыгнул с дерева и побежал к речке. Мальчишку я вытащил, сделал ему искусственное дыхание, а потом лежал две недели в гипсе. Больше ни разу не было подходящего случая, чтобы совершить что-нибудь подобное.

Демидов, сделав паузу, посмотрел на директора, потом на Шадрина — он хотел знать, не лишнее ли говорит. Но Шадрин утвердительно кивнул головой, давая знак, чтобы тот продолжал, а сам подумал: «Замечательно, Олег, замечательно… Твой рассказ подходит к тому, с чего я начну с вами разговор».

— Опыт истории учит, — продолжал Олег, — что каждое молодое поколение, становясь на твердые ноги, взваливает на свои плечи грандиозные проблемы и исторические задачи. Одно поколение совершало революцию, гибло на баррикадах, с оружием в руках отстаивало Советскую власть в гражданской войне; другое поколение совершало индустриализацию и коллективизацию в стране; третье поколение со школьной скамьи шагнуло в окопы и вместе со своими отцами спасало мир от фашизма. Нам завидно, когда мы читаем или смотрим кинофильмы о Великой Отечественной войне. Нам хочется быть и летчиками Гастелло, и Александрами Матросовыми, бороться с врагами так, как боролись с ними панфиловцы и Олег Кошевой. И сознание того, что не подворачивается случая на деле реализовать свое чувство патриотизма, свою любовь к Родине, как-то обескрыливает, приземляет… Я думаю, что выражаю сейчас не только свою мысль, но мысль многих моих ровесников, собравшихся в этом зале.

По залу прокатился разноголосый гул.

— Нам по семнадцать лет. Плечи у нас молодые, сильные… И нам хочется, чтобы на них взвалили не пуховые подушки, а жернова. Мы их понесем на те мельницы, где идет великая работа. Дайте нам эти жернова!..

Демидов спрыгнул со сцены и, пригибаясь, направился в задние ряды зала. Последние слова его были поддержаны аплодисментами.

«Молодец, — подумал Шадрин, глядя в спину удаляющегося Демидова. — Ты сказал как раз то, чего я ждал. Теперь, пожалуй, можно приступить к главному».

Шадрин вышел на трибуну, дождался тишины.

— Мы собрались здесь не для праздного разговора на теоретическую тему, что такое подвиг. Хотя и этот разговор оказался полезным. Доклад Виктора Казарина явился тем началом, которое вплотную подвело нас к важным практическим шагам.