Крылья и цепи

Батурлинов долго ходил по кабинету. Несколько раз принимался за письма, которых за время его отсутствия накопилось не менее двух десятков. Были среди писем и приглашения на заседание в ВАКе, на большой Ученый совет в медицинском институте, в академию, в издательство Большой Советской Энциклопедии… Одних только официальных уведомлений и приглашений было около дюжины. Но все это: письма друзей, официальных лиц, учреждений, учебных заведений — теперь было далеким, третьестепенным…

Теперь, после долгого раздумья, Батурлинов знал, о чем он будет говорить с Лилей. Нет, он не станет спрашивать ее, почему она ушла от мужа. Он откроет ей глаза на то, какой безумный шаг она совершила. Главное — не сорваться, не накричать, не утопить этот важный разговор во вспышке слепого гнева, в который Батурлинов хоть редко, но впадал, когда самое дорогое и близкое существо, Лиля, в ответ на заботы и любовь старика иногда причиняла ему горе и страдания.

Заслышав за спиной шаги, профессор вздрогнул. Он знал — это вошла Лиля. Но, делая вид, что загляделся на цветочную клумбу в саду, не оборачивался. Лиля подошла к нему сзади и остановилась.

Не глядя на внучку, он отошел от окна и сел в кресло. Опустив тяжелые веки, смотрел в пол и молчал. Лиля стояла у раскрытого окна.

А Батурлинов по-прежнему молчал. Эта выдержка и эта пауза стоили ему большого усилия воли. Наконец он заговорил глухим голосом:

— Что же ты делаешь, внученька? Хоть бы меня пощадила.

Только теперь Батурлинов посмотрел на Лилю. Боже мой, как она изменилась за эти две недели! Осунулась, похудела, под глазами появились темные круги…

— Я не буду спрашивать, почему ты это сделала. Меня убивает другое — твоя жестокость. Вспомни, как я не хотел, чтобы ты выходила замуж за Струмилина. Я отговаривал тебя, я просил… Но ты не послушалась. Ты сказала, что любишь Николая Сергеевича, что только с ним можешь быть счастливой. И я сдался. Вскоре я понял, что был не прав. А когда ближе познакомился с твоим мужем, то убедился, что это благороднейший человек и талантливый ученый. Часами мы беседовали с ним о его прошлом, о его планах в науке… Мне было стыдно: как я мог встать на пути к твоему счастью?.. И я был спокоен, я знал, что судьбу свою ты связала с порядочным и добрым человеком. И вот теперь… Все полетело по ветру кувырком… Как зола с пожарища…

Плечи Батурлинова опустились. Большие руки со скрещенными пальцами лежали на коленях. Те, кто, удивляясь его энергии и работоспособности (а профессору было уже семьдесят семь лет), раньше не давали ему больше шестидесяти пяти, теперь могли бы не узнать Батурлинова — так он постарел.

Лиля хотела что-то сказать, но рыданья перехватили ее горло. Дед не мог смотреть на нее плачущую. Наконец он переборол себя и почти шепотом сказал:

— Выслушай меня до конца. — Батурлинов встал, зачем-то подошел к книжным стеллажам, постоял с минуту, стер пальцем пыль с массивной дубовой этажерки и снова вернулся на прежнее место. Сел в кресло. Не шелохнувшись, Лиля стояла у стены.

— Ты когда-нибудь видела слепого человека, стоящего на тротуаре? Стоит, постукивает палкой о край тротуара и терпеливо ждет, когда наконец чья-нибудь участливая рука коснется его локтя. И чей-то незнакомый голос скажет: «Позвольте, я вас переведу через улицу…» Я спрашиваю, ты видела такую картину?

Лиля молчала.