Крылья и цепи

Надя шла за Мориссоном. На крутом склоне к реке они наткнулись на художника. Примостившись на раскладном стульчике, не обращая внимания на подошедших, он писал этюд. На нем была вымазанная масляной краской парусиновая блуза и старая шляпа с темными потеками на выгоревшей ленте. По виду художнику было не более сорока. Ему не хотелось, чтобы за спиной маячили прохожие. Это было видно по его взгляду, который он бросил снизу вверх на Мориссона. В этом взгляде были и раздражение, и немой укор. Кто знает, может быть, Мориссон в эту минуту напомнил художнику тех прилизанных черноволосых красавцев с розовыми чувственными губами, каких когда-то рисовали на лубочных пасхальных открытках. Непременно темные, отливающие бликами волосы расчесаны на пробор, и рядом — темноглазая подруга с глупой, окаменевшей улыбкой на лице. А кругом реют голубки, машут крылышками ангелочки…

Мориссон был слишком далек от того, чем жил в эти минуты художник. Он писал обветшалый мостик, к тонким сваям которого ошметками прилипли космы зелено-рыжих водорослей. Заводь речушки была тихой и сонной. Казалось, течение ее приостановилось.

Где-то куковала кукушка.

Альберт и Надя пошли дальше.

— Что это — богема? — спросил Альберт, кивнув в сторону художника.

— По-моему, просто приезжий чудак. Здесь, в Абрамцеве, живет много художников, их целый поселок. — Надя показала в сторону пригорка, на котором виднелось несколько дачных крыш. — Здесь жили и живут знаменитые старые художники: Иогансон, Грабарь, Радимов… — И после некоторой паузы продолжала: — А впрочем, у художников до богемы — один шаг.

— И наоборот, — сказал Мориссон.

— Странный ты какой-то, Альберт… Иногда мне кажется, что ты даже сны видишь не такие, какие снятся простым смертным, а свои, абстрактные, сплошь из социальных выкладок и в паутине голых идей. Хотя бы здесь, в этом райском уголке, на часок забыл, что ты журналист, что у тебя диссертация. Нельзя же так…

Мориссон опечаленно посмотрел на Надю:

— Я хочу, чтоб мои соотечественники поскорее научились жить так, как живут русские. Не удивляйся, если даже в часы нашего отдыха я иногда надоедаю тебе деловыми вопросами. В Москву я приехал, как сухая губка. Отсюда должен вернуться разбухшим от познаний. Это мой долг. Это задание нашего правительства.

Надя просветленно улыбнулась:

— А Бухарест? А Трансильванские Альпы? А гордые Карпаты?..

Некоторое время Альберт молчал, опустив голову. Потом тихо ответил:

— Это дано богом. Все остальное люди должны брать своими руками.

Наде стало жаль Альберта. Мысленно она теперь ругала себя за то, что заставила его чуть ли не исповедоваться. На ее переносице обозначилась жесткая складка.

Они вышли на залитую солнцем некошеную поляну, усеянную ромашками. Альберт снял, пиджак, выбрал на краю поляны, в холодке, местечко, где трава была нетронута.

— Присядем?..

Мориссон сел на разостланный пиджак и предложил сесть Наде. Но та, словно не расслышав его, стремительно побежала к речке, сломала ветку ивы, намочила ее в холодной воде и вернулась назад. Альберт, распластав руки и закрыв глаза, лежал на спине.

— Ты как распятый Христос, — сказала Надя и обдала Мориссона брызгами с мокрой ветки.

Альберт не вздрогнул, не открыл глаз. Он оставался лежать неподвижно.

Надя присела рядом.

Где-то снова начала свое извечно кручинное кукование кукушка. Над головой еле угадывался мягкий шелест листьев берез. Из-за речки, откуда-то, кажется, совсем близко, покатилось утробно-чугунное гудение товарного поезда. В его грохоте утонул испуганный шелест берез. Умолкла и кукушка. Наступила глухая тишина.

— Альберт, ты веришь в судьбу?

Некоторое время Мориссон молчал, потом устало ответил:

— Судьба — это длинная-предлинная цепь. А звенья ее — случайности.

— Ты об этом узнал на лекциях по философии? — с некоторой иронией в тоне спросила Надя.

— Я это почувствовал на собственной шкуре. Хотя бы наша встреча весной. Разве она не случайна? Не пойди я или ты на университетский вечер — мы не бродили бы сейчас в этом восхитительном лесу.

Надя положила голову на скрещенные руки и пристально смотрела на Мориссона.

— А могло быть даже так: оба мы были на вечере. Но не пригласи ты меня танцевать — нам никогда не знать бы друг друга.

Мориссон, рассеянно глядя вдаль, продолжал:

— Эту зависимость можно продолжать до бесконечности.

— Ну что ж, продолжай. Это даже интересно, — сказала Надя, щекоча сорванной травинкой щеку Альберта.

— Не назначь я тебе свидание на этом вечере — вряд ли могла повториться случайность второй встречи.

— Ну продолжай, продолжай эту цепь случайностей.

— Не влюбись я в тебя, моя милая северянка, ты никогда не спросила бы меня: верю я или не верю в судьбу. Продолжать дальше?

— Хватит… — сказала Надя и положила голову на руки Мориссона.