Крылья земли

По вечерам вместе с Карцевым они ходили смотреть, как играют в волейбол на площадке. Игроки здесь собрались хорошие, поэтому не всех брали в команду; но было весело смотреть, как играют другие, а в команде волейболистов были девушки. Карцев тоже не был женат, ему помешала бродячая профессия. Но он говорил, что это дело поправимое. До ужина они бывали на волейбольной площадке, а потом наступала южная ночь, темная и таинственная, — ночь, среди которой распускаются большие белые магнолии, и тогда можно было пойти к морю и слушать, как оно шумит.

II

Сначала распорядок жизни отдыхающего казался несколько однообразным, но это вполне устраивало Северцева. Он очень устал и теперь мог, наконец, отдохнуть. Только здесь он почувствовал, как устал за последнее время. Может быть, не столько от работы, сколько от своего одиночества.

В комнате, где жили они вчетвером — он, Карцев и молчаливый техник-строитель, любитель шахмат Красильников, — была дверь с балконом; несмотря на запрещение нарушать режим, они уходили по ночам через этот балкон к морю и слушали, как оно лениво шумит в прибрежных камнях, а иногда купались ночью. Прямо под окном перед балконом росли кусты вечнозеленого мирта и большая расцветающая магнолия. За кустами из окон было видно море.

Днем становилось жарко, но к этому можно было привыкнуть.

В ленивом состоянии бездумного покоя, необычном для Северцева, проходили дни. Казалось, что это будет вечно и что больше никуда не нужно торопиться, нечего переживать и принимать близко к сердцу.

Каждое утро ходили купаться; в парке еще сверкала роса, когда спускались к морю, но она высыхала быстро, едва лишь поднимется солнце. Море в этот час было совсем спокойным, оно казалось особенно тихим, и сонным, и ласковым и лениво шевелило волной, едва касаясь берега; каждое утро здесь начиналось таким же тихим и безмятежным, каким оно бывает только в детстве.

После купанья отдыхали в парке — в дальнем его конце, где большие деревья смягчали зной и где у самой скамейки тонкий фонтан, как серебряная шпага, дрожал и переливался в воздухе.

Вечером, когда воздух из прозрачного, чуть белесого в жарком дневном мареве быстро становился смутно-серым и густел прямо на глазах, переходя в ночь с черносиним небом, — уходили гулять по каменистым дорожкам Крыма.

Светлые платья женщин мелькали на тропинках; и была чуть влажная темнота и всегда ощутимое — даже если его не видно — присутствие моря. В этом была особенность южной ночи, отличие приморских городов. Даже не очень искушенному воображению в такой вечер представляются путешествия по океанам, золотые огни далекого порта, какие-то необыкновенные острова, — все то, что самому нельзя увидеть, о чем северяне читают только в книгах…

Большинство уходило по вечерам вдвоем. Северцев тоже ходил гулять вдвоем, и это было самое главное.

Мария Васильевна Корнева, с которой он здесь познакомился, — причем очень прозаично, за обеденным столом, — была совсем не похожа на Таню. До сих пор Северцеву все еще иногда казалось, что он снова видит Таню; только когда женщина, в которой нашлось что-то знакомое, обернется, — он видел, что это не Таня и что такой, как Таня, больше не может быть… Но Мария Васильевна была совсем непохожа. Глаза у нее были коричневые и чуть лукавые. И у нее были темные, а не светлые волосы. Она настолько была не похожа на Таню, что он совершенно спокойно мог ходить по вечерам с ней вместе. С ней было интересно разговаривать.

У нее была очень хорошая профессия, называвшаяся красивым словом «орнитолог». Специалист по птицам. Перелетным птицам надевали кольца, чтобы проследить их далекий и сложный путь. И муж у нее тоже был орнитолог. Этим летом он уехал в экспедицию в Африку — и все это было необычно и очень интересно. Со слов Марии Васильевны Северцев пытался себе представить, как экспедиция работает в Африке. Мария Васильевна любила своего мужа, и это было заметно. Но и это не было обидно Северцеву, потому что ему хотелось, чтобы все люди были хорошими и нравились друг другу.

Чем больше он привыкал к этой новой, легкой и радостной жизни, тем чаще казалось ему теперь, что дни проходят быстро. Расстояние от ослепительно-свежего, полного цветами и птицами южного утра до влажной и таинственной ночи становилось удивительно коротким, быстротечным. Оно все было заполнено ощущением южного моря, ласковой голубой волны, заставляющей человека завидовать беспечной жизни моря, день ото дня лениво перебирающего меж синих прозрачных пальцев нагретую солнцем гальку… И в то же время, хотя дни проходили быстро, Северцеву казалось, что живет он здесь очень давно: может быть, даже с тех самых времен, когда не было Генуэзской крепости и даже греков не было, а только степные кочевники на низкорослых своих лошадях смотрели с высоты перевала на вечно голубое море.

III