Крыло беркута. Книга 1

— Хотелось хорошенько подготовиться, — сказал он. — Начало скомкалось, прошло кое-как, в спешке, так хоть день открытия лика молодой я надеялся провести по-человечески… — Из опасения, как бы сват не переменил своего решения, Шакман тут же свернул на другое: — Ну ладно, пусть будет по-твоему… Я пришлю погонщиков — осмотрят скот перед тем, как гнать… Вы сами тоже не мешкайте, выезжайте следом за молодой. И впрямь затягивать дело ни к чему. Завершим его поскорей.

Вернувшись в свое становище, Шакман-турэ занялся подготовкой ко дню, когда молодая сноха откроет свой лик, то есть будет представлена тамьянцам. Но прежде всего он направил к сынгранцам опытных пастухов, чтобы выбрали и приняли, точно сосчитав, скот по уговору о приданом. Затем разослал гонцов приглашать гостей, не забыв послать повторное приглашение свату и его ближним. Для снохи Шакман велел приготовить самую нарядную, богато обставленную юрту, которую открывали только для дорогих гостей.

Таким образом, тамьянцы готовились торжественно встретить молодую килен, а сынгранцы хлопотали в связи с предстоящими проводами.

И вот наступил день проводов. Скот отобран. Прочее имущество из приданого погружено в повозки. Лошади запряжены. Кибитка, предназначенная для Минлибики, подкатила к ее узорчатой юрте.

Минлибика давно была готова. Она поднялась рано, расчесала волосы и стала наряжаться без чьей-либо помощи. Не раздумывая, какое платье, какой елян выбрать, сразу решила: на землю того, кому вручается ее судьба, она ступит в одежде, в которой встретилась с ним первый раз. Мать ее говаривала: «Не следует сбивать мужчину с толку, часто меняя наряд, — может подумать, что изменились и твои чувства». Минлибика сама заплела волосы, сама же закрепила накосники, украшенные кораллами и монетами. И лишь тогда, когда она уже потянулась за сложенным вдвое платком замужней женщины, явились енгэ, чтобы одеть ее, приготовить к сенляу — прощальным причитаниям.

— Похоже, очень проворной женушкой окажется наша Минлибика, — сказала одна из енгэ. — Уже и оделась.

— Вот и хорошо, — сказала другая. — Главное — не что и как одето, а что на душе. На молодой да стройной, кто бы ее ни одел, все сидит ладно. Лишь бы душа была довольна…

Енгэ затараторили без умолку — то давали советы, то переговаривались меж собой.

— Ты, Минлибика, зря слез не лей. Причитать — причитай, а думай о чем-нибудь другом, что придет в голову.

— Да пусть поплачет, пусть! Как не поплакать девушке, когда она со своим родом-племенем прощается? Даже неприлично без слез-то.

— Прикрой лицо платком — никто и не увидит, сухие глаза или мокрые…

— Ладно, ладно, не учи! Сама знает. Ныне девушки умные, не то, что в наше время.

В юрту вошла мать Минлибики, оглядела ее наряд, пригладила рукой там-сям, по обыкновению ласково похлопала дочь по спине. Ласка доставила Минлибике невыразимое удовольствие, и в то же время ей стало вдруг очень грустно. Она взглянула на мать и тихо заплакала — не оттого, что сама уезжает в чужедальнюю сторону, а от жалости к матери, остающейся здесь. Захотелось прильнуть к ее груди, как в детстве, приласкаться, но Минлибика сдержала себя — постеснялась при людях. Тук как раз шумно набежали в юрту ее подружки, а за ними потянулись женщины постарше.

Мать отошла к нарам, сколоченным в юрте, заняла место среди пожилых женщин. Осушив уголком платка глаза, — тоже всплакнула, — она кивнула двум енгэ, вставшим по бокам Минлибики:

— Начинайте, не будем терять время.

Но до начала сенляу одна из старух, сидевших на нарах, высказала пожелание:

— Переезжай, дочка, вместе со своим счастьем!

Другая старуха, воздев руки, призвала:

— Обратимся с мольбой к Тенгри[38]! — И продолжила, повысив голос: — Сердца наши обращены к тебе, мой Тенгри, и дочь свою поручаем тебе. Не оставь ее без помощи!

— Не оставь ее без помощи! — в один голос повторили остальные.

Теперь наступила очередь енгэ, стоявших возле Минлибики. Неузнаваемо изменившимися голосами они начали причитать от имени молодой, нараспев произнося стихи, передаваемые от поколения к поколению:

Корень веры — в слове «бисмилла»[39]

,Корень радости — в земле родной.
Расстаюсь с землею, где росла, —
Как мне жить среди чужих, одной?

Начало сенляу не произвело впечатления, хотя для причитаний были выбраны самые искусные в этом деле енгэ, — при проводах девушек, отданных замуж, они всегда показывали свое искусство вдвоем, доводя взволнованных слушательниц до слез, до неудержимых рыданий. На сей раз они не сумели пронять женщин, как бывало, сразу, никто не присоединился к ним, не поддержал печальную песнь. Одна из исполнительниц сенляу прокашлялась, взяла более высокий тон, другая подладилась к ней, и голоса зазвучали пронзительней. Енгэ жаловались от имени отъезжающей: