Крыло беркута. Книга 1

— Накормите его. Коня к нашим косякам не подпускайте, пусть пасется на привязи.

— Он говорит, что хотел бы видеть тебя, турэ.

— Хай, чтоб ему пусто было! Что ж я — должен бросить гостей ради проезжего?

Хотя гости, по мнению Шакмана, были не очень-то сообразительны, они поняли: пора прощаться. Стало ясно, что продолжение разговора пользы не сулит, мысли хозяина будут теперь заняты ирехтынцем.

Посланцы Булякана поднялись, Шакман вышел проводить их. Его подмывало сказать на прощанье: «Передайте Булякану, что я готов принять сынгранцев под свое крыло», — но вместо этих желанных слов он сказал:

— Передайте вашему турэ: я согласен продолжить разговор с ним самим. Пусть приедет.

— Передадим, Шакман-агай, — пообещал старший гость. — Но не лучше ли соблюсти обычай? Мы-то ведь — сторона невесты…

— Ладно. Коль так, пусть Булякан ждет меня на будущей неделе.

Двух оседланных коней подвели к самой юрте.

Возвращаясь в юрту, Шакман оглянулся. Кони гостей шли рысью по раскисшей дороге.

Дождь прекратился.

2

Чужак, неожиданно появившийся в становище тамьянцев, не был ни знатным турэ, ни воином либо батыром, — оказался он одним из простолюдинов племени Ирехты, человеком на побегушках, но, как позже выяснилось, душу его отягощал груз, непосильный даже для иного батыра, а следом за ним тянулась огромная мрачная тень.

Проницательный Шакман сразу угадал в представшем перед ним егете[10] преступника и спросил, особо не церемонясь:

— Кто ты — беглый или изгнанник?

— Как тебе ответить, турэ-агай?.. Я вырвался, когда меня везли в темницу.

— В чем твой грех? Ограбил кого-нибудь, подпалил яйляу?..

Егет опустил голову.

— Или попался на воровстве?

— Нет, турэ-агай, я не вор.

— Что же ты совершил?

— Убил…

— Убил человека? Кого?

— Да был там один… Баскак. Суртмаком звали…

Понравилась смелость егета или подкупило его поразительное признание — Шакман смягчил голос.

— Ну-ну, расскажи, как это случилось!

— Прости, турэ-агай, невмочь рассказывать… Скоро услышишь от других — такие вести быстро разносятся.

— Стало быть, не сегодня-завтра нападут и на твой след…

— Это верно.

— На что ж ты надеялся, направляясь к нашим кочевьям, а? Думал — у Шакмана две головы, чтобы скрыть тебя под своим подолом?

— Я не задержусь, прошусь только на ночлег.

— Место беглого — в лесу.

— Беглому везде худо. Я слышал: Шакман — турэ с доброй душой, в ней хватает тепла для всех. Поэтому направил коня сюда.

Помолчав немного, егет продолжал:

— В сон меня клонит, турэ-агай, три ночи глаз не смыкал. Без еды человек может долго продержаться, без сна — не может. Но засни-ка близ дороги, приткнувшись к пеньку там или кочке, — угодишь в руки тому, кто высматривает да вынюхивает… Я и подумал: лучше пристроиться за пазухой большого племени. Говорят, где людно — затеряться не трудно.

Слова егета, его простодушная доверчивость, открытость тронули сердце предводителя тамьянцев. Но Шакман не был бы Шакманом, если б над чувствительностью в нем не возобладала расчетливость. «Пускай день-другой отдохнет, а там видно будет, — решил он. — Егет, осмелившийся поднять руку на ханского баскака, может мне пригодиться. Таких поискать…»

— Ладно, оставайся под видом проезжего. Язык свой попридержи. Для твоей же пользы говорю. Что рассказал мне — больше никто не должен знать!

— Спасибо, Шакман-агай!

— Вот еще что: имя тебе надо сменить. Пусть ты будешь здесь… скажем, Биктимиром. Для всех на этой земле ты — Биктимир, понял? Иди…

Шакман еще раз окинул шагнувшего к выходу егета оценивающим взглядом. Широк в кости, налит силой… Иметь при себе таких крепкотелых храбрецов не лишне. Более того — необходимо. Чем больше их будет, тем лучше. Отменный воин может получиться из этого егета. И преданный хозяину, как пес. «Провинившийся раб усердней усердного» — утверждает присловье.

Заманчивы мечты и замыслы предводителя племени Тамьян. Для того чтобы они сбылись, нужны воины. Много воинов…

Когда Шакман-турэ, довольный минувшим днем, погрузился головой в мягкую подушку и предался сладостным думам о днях предстоящих, новоявленный Биктимир уже похрапывал в углу лачуги, пропахшей вареным мясом и кислым молоком. Лежал он на замызганной войлочной подстилке, подушкой послужило старое седло.

Впрочем, и на земле ирехтынцев Биктимира — будем и мы звать его так — жизнь не баловала: родом не вышел. Ни отец его, ни дед не ходили в именитых; хоть до седьмого колена предков перебери — ни одного знатного имени. Предки его не принадлежали к собственно ирехтынцам, а представляли ветвь рода кара-табынцев, присоединившегося не так давно к племени Ирехты. Большая часть рода жила теперь в услужении у племенной верхушки, выполняя самую черную работу.