Крыло беркута. Книга 1

Все родственники Биктимира, обитавшие прежде на табынской земле в долине Агидели[11], были искусны в звероловстве, а потому и там каждый из аймачных, родовых и племенных турэ старался подчинить их себе. Когда разросшееся племя Табын начало дробиться, возникла даже мысль поделить лучших охотников меж малыми племенами и родами, но Исянгул, глава рода кара-табынцев, сказал — как отрезал: «Дележа тут быть не может. Тимербулат и все его ближние останутся в роду, с которым кровно связаны издревле».

Вскоре Исянгул поднял свой род и увел искать новые кочевья на северо-запад, к долинам Ика и Таныпа. Но легко потерять родину, да не просто обрести вновь. Переправляясь через многочисленные притоки Агидели то туда, то обратно, теряя людей и скот в стычках с недругами, вдоволь набедовавшись, кара-табынцы в конце концов вынуждены были примкнуть к ирехтынцам. То было время усилившегося межплеменного раздора, участившихся набегов и ограблений, время, когда барымта стала для иных предводителей самой вожделенной целью. Малосильному роду, не имевшему достаточно воинов для защиты своего достояния, не оставалось ничего другого, как искать спасения под чьим-нибудь крылом.

Ирехтынцы приняли пришлый род добросердечно. Правда, это относится лишь к низам. Исянгул пытался сохранить в какой-то мере свою независимость, между ним и главой племени Асылгужой случались споры, порой нешуточные, но простолюдье ни той, ни другой стороны об этом не ведало. Не зря сказано: турэ дышат — пуговицы не слышат.

Исянгул не стронул бы свой род с места, не повел в чужие края ни с того ни с сего. Кто ж покинет искони родные земли и воды, не будь на то веской причины! Была причина. Не давали житья табынцам ногайские ханы и мурзы, не переставая свистела баскакская плеть. И возбудилось племя, как большой пчелиный рой. Старейшины двенадцати табынских родов съезжались чуть ли не ежемесячно, держали совет: как быть? Но и умудренные долгой жизнью акхакалы[12] не видели выхода. Нет, считали, средств против ханской воли, надо терпеть.

На одном из таких собраний Исянгул и объявил:

— Вы — как хотите, а я не могу больше терпеть. Уведу свой род.

На вопрос: «Куда?» — ответил не задумываясь:

— Куда глаза глядят! Туда, где орда не достанет.

А вышло: бежал от волка, набежал на медведя.

Спасаясь от ногайского гнета, кара-табынцы уходили все дальше от родных мест, пока не приткнулись к многолюдному племени. Думалось: хоть и не свое племя, а все ж не чужой народ, и лучше уж подчиниться ирехтынцам, чем стать жертвами искателей барымты. В конце концов можно поладить даже с людьми, говорящими на другом языке, а тут, авось, удастся и жить сносно.

Только не всегда в жизни получается так, как тебе хочется. Точно воронье, высматривающее падаль, кружили ханские баскаки в поисках добычи и по земле ирехтынцев. Ушел род кара-табынцев от когтей ногайских баскаков, но оглядеться не успел, как угодил в когти баскаков казанских, ибо племя Ирехты платило ясак в казну казанского хана.

Долго Исянгул не мог смириться с этим. Возмущался: «Волк, серая ли у него шкура, черная ли, все одно — волк! Какой бы из них не зорил стадо — разницы нет…» Горевал, сожалея, что покинул отчий край. Но что теперь было делать? Разве лишь устроить засаду на баскака и перерезать его ненасытное горло.

Исянгул понимал: так от ханской власти не спасешься, ибо она, власть, подобно тени, неотступна. Уберешь одного баскака — явится другой. А все ж… Все ж, пока явится, пройдет сколько-то времени, а за это время, глядишь, выпадет путь в иные, более благополучные края.

Если втемяшится человеку в голову навязчивая мысль, то ни о чем другом он уже думать не может, и сон от него отлетает. Потерял в те дни покой Исянгул, отчаянная мысль сверлила и сверлила его затуманенный усталостью мозг. И чем сильнее становилось желание исполнить задуманное, тем смелей стучало сердце.

Оставалось ждать подходящего случая.

Ясак у ирехтынцев и в соседствующих с ними племенах собирал свирепый баскак по имени Суртмак. Понятно, в одиночку он не ездил, сопровождало его не меньше десяти охранников, а к башкирам построптивей могло последовать за ним и целое войско. Прибыв в становище, Суртмак несколько дней пировал — пил в лучших юртах медовку, бузу и кумыс, наедался до отвалу, затем приступал к делу. Дело у него известно какое: набрать побольше скота, мехов, съестных припасов. Тут уж вынь да положь, что бы он ни потребовал. Баскаку ждать недосуг. Дабы не умалить достоинство своего повелителя — хана, он дважды одно и то же не повторит, о сказанном напомнит плеть.

Так же, как в других местах, в племени Ирехты ясачная повинность раскладывалась на всех в равных долях. Такой порядок был выгоден для верхушки племени, она теряла не так уж много, но для остальных выполнение повинности оборачивалось сущим разорением. Размер ясака зависел от прихоти сборщика, ясно установленных пределов не имел, баскак и его люди брали все, что попадалось на глаза, отчего страдал даже предводитель племени: ему-то с разоренных что взять?