Крым 1917–1920. Революция и Гражданская война

В Акмечетской, Унанской и Карачинской волостях после категорического отказа крестьян отдавать владельцам земли 1/5 своего урожая губернатор решил «морально воздействовать» на крестьян высылкой отряда солдат. «Моральное» внушение закончилось расстрелом огромнейшей, около 1000 человек, толпы крестьян в Акумане. Ни газеты, ни донесения начальников не говорят о числе убитых со стороны крестьян, из отряда убито два солдата[275]. Стрельба начата, – гласит официальное сообщение, – после попыток со стороны крестьян обезоружить солдат. Доверять официальным донесениям виновников дикой расправы с крестьянами, конечно, нельзя. Расстрел был произведен по приказанию начальника отряда в тот момент, когда крестьяне меньше всего его ожидали. Неудовлетворенные расстрелом, офицеры произвели зверскую унизительную экзекуцию над крестьянами.

О нравах добровольческой армии при занятии деревень или расквартировании в них частей дает представление донесение помощника прокурора Симферопольского окружного суда. Он был свидетелем расправ добрармии с населением в первый и второй период захвата Крыма белогвардейцами и на основании богатого опыта пришел к такому убеждению: «Надо признаться, что, к прискорбию, понятия безнаказанности утвердились, по-видимому, и в сознании многих представителей добрармии. Так, по донесении начальника Мелитопольского общеуголовного розыска, а равно по словам частных лиц, участившиеся за последнее время грабежи и кражи в большинстве случаев производятся солдатами проходивших воинских частей… Даже случаи предания виновных военно-полевому суду не отрезвляли любителей легкой наживы»[276]. Не желая, вероятно, компрометировать офицеров, автор донесения взваливает вину на солдат. В донесении помощника прокурора по Феодосийскому уезду имеются, однако, прямые указания на то, что в грабежах, незаконном захвате ценностей при обысках участвуют и офицеры. На донесении этом имеется резолюция об увольнении с занимаемых должностей и переводе на другую службу офицеров-виновников[277].

Крестьянское хозяйство разоряется не только грабежами, крестьяне страдают не только от экзекуций. В первом из цитированных донесений есть еще такое место: «Все это вместе с системой беззастенчивых реквизиций у населения тачанок, лошадей, скота, хлеба и др. продуктов, введением утомительной подводной повинности, осуществляемой самым возмутительным без очередного распорядка образом, естественно вызывало в населении озлобление и полное недоверие к власти»[278]. Ко всему этому надо добавить еще, что крестьяне при попытках облегчать, хотя бы немного, свое положение, если даже эти попытки носили характер невооруженного протеста, немедленно получали карательный отряд, который и чинил суд и расправу. С полным правом крестьяне могли заявить:

Бывали хуже времена,
Но не было подлей.

Наиболее умные представители белогвардейского лагеря с откровенностью заявляли, что у власти нет таких нитей, которые ведут к глубине крестьянской жизни, что подлинного голоса деревни они не слышат. Аппарат, призванный проводить политику в деревне, отстал от условий современного быта. Он лишен даже внешнего представительства и твердости, не импонирует крестьянам не только по существу, но и по форме. «Деревня, – пишет один из них, – в смысле защиты ее прав стоит сейчас в позе и положении абсолютной беспомощности и заброшенности»[279]. В качестве примера бесправного положения деревни тот же автор приводит пример с приказом, устанавливающим долю крестьянского взноса за обработанную помещичью землю.

Он пишет:

«Вопрос – крайне существенный для деревни, только что пережившей большевистско-коммунистический захват земли и вынужденной снова вернуться к институту земельной собственности, хотя бы в проекте и ограниченной.

Ну а где же в действительности, соблюдаются эти властью установленные нормы «полюбовной» дележки урожая? Да нигде.

Там, где собственник, в массе своей столь же алчный, сколь и близорукий, чувствует себя в атмосфере относительной безопасности, он требует от «захватчика» отдачи ему урожая в нормах, далеко превышающих ту, которая установлена властью.

Увлеченный той же недальновидностью, собственник вздувает арендную плату за землю до тысячи, полуторы тысяч рублей за десятину, – и слепо игнорирует ропот деревни…

Кто же призван у нас следить за действительным соблюдением установленных правительством норм раздела урожаев?

Быть может, на бумаге такие органы или инстанции у нас и есть, но нет их в жизни, нет их в сознании деревни, они абсолютно ничем не отразились в нынешнем крестьянском быту»[280].

Представление о правовых нормах защиты и охраны утрачено было и в городе, совершенно атрофировалось представление о самом существовании нормального суда. На месте правовых норм суда как института защиты или наказания стояли отдельные жаждущие крови белогвардейцы. Они наказывали и миловали, расстреливали, насиловали, вешали, грабили и жгли, оправдывая свои поступки защитой родины-России, законности и отечества.