Крым 1917–1920. Революция и Гражданская война

Жалкие остатки «великой» армии перебрасывались с помощью англо-французского флота с Кавказа в Крым. Потеряв вооружение, лошадей, покинув родные станицы, казаки – главная опора Деникина – открыто говорили о бесцельности дальнейшей борьбы. Орган донского корпуса «Донской вестник», обсуждая положение казаков, сделал несколько смелых выводов о необходимости найти мирный путь сожительства с советской властью. Врангель закрыл газету, но на смену ей появился «Голос Дона», который, несмотря на поставленную перед ним задачу защиты «идеи единства действий всех сил, борющихся за свободу родного края и за светлое будущее общей матери России»[296], обсуждал на своих страницах условия «мирного договора» с большевиками, т. е. с советской властью, и находил, что есть очень много данных на мирный исход переговоров.

Крымское население в первые дни не почувствовало особых изменений от перемены верховных правителей, настроение масс характеризовалось в этот момент враждебностью к белогвардейцам. Так, например, в Евпатории огромная толпа, возмущенная расправой Слащева с севастопольскими рабочими (расстрел 10), требовала освобождения политических заключенных и дезертиров. Начальник уезда, с тревогой сообщая о событиях, просит выслать в Евпаторию воинскую часть. Эскадрона кавалерии и команды стражи, по его мнению, мало, кроме военной силы, он надеется «на осторожность и выдержку» совета профессиональных союзов. Чтобы «власть могла заговорить твердым языком», начальник одного из уездов считает полезным прислать в город казаков, это «отрезвляюще подействовало бы на толпу и создало бы в городе реальную и надежную боевую силу».

Что же заставляет беспокоиться о надежной силе? Ответ дает донесение начальника государственной стражи, он пишет: «Приход большевиков стал для населения реальным недалеким будущим, на которое отдельные слои населения реагируют различно. В кругах интеллигенции и в состоятельных верхах общества эта перспектива вызывает откровенную панику. Широкие круги населения смотрят на положение мрачно и безнадежно – «все равно, мол, большевики придут». В рабочей среде близость советских войск особенной тревоги не вызывает».

Тот же начальник стражи отношение к перемене правителей оценивает так: «Широкие круги политически безразличных обывателей, а также и демократические элементы населения относятся к созданию южнорусской власти холодно, усматривая в этом факте не демократизацию правительства, а вырванный у власти обстоятельствами момента компромисс, свидетельствующий не о перемене взглядов наверхах, а о бессилии и умирании власти».

Характеристика отношений к власти и настроений вполне правильная.

Отрицательное отношение населения к добровольческой армии и ее командованию, разложение армии и тыла делало невозможной борьбу. Надо было пойти на «компромисс, вырванный обстоятельствами момента».

Неизбежность компромисса понимали и союзники, поставившие Врангелю условием проведение ряда демократических реформ. Собственно с переменой верхов переменилось и руководство союзников, на смену всесильной при Деникине Англии начала усиленно укрепляться Франция.

Наученные горьким опытом деникинской неприкрытой реакционности, командные верхи белогвардейщины с первого дня начинают открещиваться от «старых грехов». «Военный голос», официоз штаба Врангеля, пишет о том, что нужно выявлять ошибки прошлого, ибо «этого повелительно требуют интересы настоящего и будущего». Среди ошибок прошлого, «печальной истории печальных ошибок», газета отмечает и то, что губернаторы, начальники, уполномоченные, председатели больших и малых комиссий, бюро и учреждений, освагов, агитпоездов «после новороссийского позора сочли за благо ретироваться «за границу», что, дескать, испытывать дальше судьбу, побаловались, собрали немного этой, как ее там – «валюты»… Ну и с колокольни долой. Пусть уже другие кончают расхлебывать то, что мы заварили»[297].

Нести ответственность за прошлые «грехи», проще говоря, бесшабашный грабеж, Врангель не желает, он считает, что спасение «возможно только при коренной ломке, при бесповоротном оставлении практиковавшейся до сих пор тактики.

Должно произойти радикальное обновление всего правящего и начальствующего состава с беспощадным удалением всех неудачников и пораженцев».

«Гибкий и образованный», Врангель[298] и его министр иностранных дел Струве в стремлении привлечь на свою сторону антисоветские силы шли даже на оставление «в стороне великодержавных затей». Это не было, конечно, отказом от России, но это было в известной степени признанием федеративного характера государства. Пусть это было временным лозунгом, который по мере укрепления силы Врангеля будет отброшен как ненужный хлам, но даже если это и так, то все-таки симптоматичности, оригинальности у такового заявления не отнимешь.