Крым и крымчане

Не воспоследовало. Англия была всецело поглощена мирным договором с новорожденными Соединенными Штатами. Франция и Пруссия пытались было организовать какую-нибудь серьезную пакость, но на сторону России недвусмысленно встал австрийский император Иосиф II, твердо заявивший о поддержке России в крымском вопросе. Как обычно, дело было не в симпатиях, а в насущной политике: Австрия и сама намеревалась оттяпать у турок кое-какие земли, а историю с Крымом крайне заманчиво было использовать как прецедент, вообще с Россией следовало дружить против турок. Поскольку Австрия представляла собой в те времена достаточно грозную силу, французы и пруссаки притихли…

В апреле вышел манифест Екатерины, содержание которого ясно из названия: «О принятии полуострова Крымского, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу». Чтобы сохранить лояльность свежеиспеченных крымских подданных, с ними было строжайше предписано обращаться как можно мягче. Потемкин писал генералу де Бальмену: «Воля ее императорского величества есть, чтобы все войска, пребывающие в Крымском полуострове, обращались с жителями дружелюбно, не чиня отнюдь обид, чему подавать пример имеют начальники и полковые командиры».

Вслед за тем императрица возвела в российское дворянское достоинство всех без исключения татарских мурз. А. Широкорад писал: «Позже русские историки XIX века острили, что в первые годы после присоединения Крыма дворянство давалось каждому, кто носил саблю на боку и орал, что он ”балшой человек“.

Вполне возможно, иронизировать тут и не стоило: в отличие от малороссийской шляхты с ее фантазийными «родословными» все поголовно мурзы были Чингизидами – в определенные периоды российской истории стоявшими даже выше Рюриковичей с Гедиминовичами. За тем, чтобы в число Чингизидов не пробрались самозванцы, в ханствах-наследниках Золотой Орды следили строго. Гнуснопрославленный Мамай так и оставался всю жизнь темником Золотой Орды – то есть всего-навсего военачальником. Стать ханом при всем своем честолюбии он и не пытался – поскольку прекрасно понимал: к Чингизидам он не принадлежит, так что его к власти никто не допустит. Приходилось ему подыскивать настоящих Чингизидов – слабохарактерных, из которых можно веревки вить, и возводить их на трон в качестве своих марионеток, а самому управлять из-за кулис…

Этим милости и привилегии не ограничились. Многие знатные татары были назначены военными и гражданскими чиновниками. После первых в Крыму дворянских выборов уездными предводителями дворянства, уездными судьями, уездными исправниками, депутатами, заседателями дворянских опек, членами «верхних» и «нижних» земских судов сплошь стали «молодые мурзы с чинами» (Широкорад). Такое положение, когда большинство выборных от дворянства должностей занималось мурзами, сохранялось до 1849 года. Россия, пользуясь современными терминами, осуществляла лишь общее руководство.

Татарам было оставлено и собственное судопроизводство, где тяжбы рассматривали духовные лица – улемы. А само мусульманское духовенство навсегда освобождалось от любых податей. Для крымских татар были отменены рекрутские наборы – но добровольцы, хотевшие служить в русской армии, зачислялись без промедления. Немало татар из знатных родов впоследствии дослужились и до генералов, таких известно немало. Причем, что нужно подчеркнуть, от них никто не требовал менять веру. Просто-напросто в русской армии (как это описано у Куприна в «Поединке») военную присягу у православных принимали священники, у мусульман – муллы, а у иудеев – раввины.

Одним словом, не тронули ни веры крымских татар, ни их земель, ни их имущества – да вдобавок предоставили нешуточные льготы и привилегии. Но многие из них затаили злобу на Россию, лишившую их прямо-таки смысла жизни – набегов и работорговли. Потом, при благоприятных обстоятельствах, эта ненависть выплеснется, но об этом – позже.

С точки зрения высокой государственной политики все дарованные татарскому населению Крыма права и привилегии (вообще-то не стоившие казне ни копейки) вполне окупились. Теперь, когда угроза набегов с юга была ликвидирована полностью, можно было обустраивать Новороссию, превращая бывшее Дикое Поле в цивилизованные края с городами и селами, крепостями и корабельными верфями, пашнями, фабриками.

Чем и занялся Григорий Александрович Потемкин, которого турки именовали «русским великим визирем» – до самой смерти доверенный императрицы и ее ближайший сподвижник (и, очень на то похоже, единственный, кого она, несмотря на череду любовников, по-настоящему любила, хотя они и перестали быть близки).

Как и многие в том столетии, шалом и блестящем, Потемкин причудливо соединял в характере как пороки, так и достоинства. Казнокрадствовал с размахом Меншикова, был неописуемым бабником (крутившим отнюдь не платонические романы и с родными племянницами) – но в то же время еще и талантливым военачальником и, без преувеличения, самым выдающимся государственным деятелем екатерининской эпохи.