Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

Каховка встретила меня опаленной солнцем листвой. Начиналось июльское утро самого жаркого, по статистике, московского асфальтоплавильного лета 1972 года. Мой обезумевший от счастья отец бежал по улице и орал: «Сын! У меня родился сын!» К счастью, с того дня улицы московского Причерноморья фактически не изменились. Изменились лица людей, изменился язык, изменились мысли. А вот дома и улицы остались прежними. Субтропический пояс Москвы не меняется. И я надеюсь, что не изменится никогда.

Ольга Яворская

Мидии, устрицы и шайтан

Он давно не бывал в этих краях, почти четверть века. Зачем душу бередить? Вот прямо здесь все и случилось. Не думал, что она уйдет навсегда, надеялся — перебесится, если судьба даст шанс. Не дала.

Прямо вот на этой коктебельской набережной произошла их первая и последняя ссора. Она бросила под ноги его подарок — колечко с маленькой бледной жемчужиной — и затоптала в пыль. Запомнил почему-то ее нервно приподнятые загорелые плечи, выгоревшую прядь в короткой челке и потемневшие до бутылочно-зеленых серые глаза.

Звали ее Лиля. Это имя подходило ей невероятно. Что-то цветочное, хрупкое было в этой девочке. Невеста, почти жена. Так случилось, что медовый месяц в Крыму затеяли перед свадьбой, а не наоборот. В сентябре надо было возвращаться к занятиям, а в заявлении, поданном в ЗАГС, стояла дата 30 августа. Она бредила Коктебелем, рвалась туда, как в паломничество, носилась с переписанными в тетрадку стихами Волошина и Цветаевой. Взяла в поездку книжку «Легенды Крыма», которую не выпускала из рук. Оранжевый цвет обложки и уродливое черное дерево на фоне похожего на желток солнца оскорбляли вкус студента художественного училища, каковым он тогда являлся. Лиля постоянно, одну за другой, читала вслух, как ему казалось, нелепые сказки и старалась найти на карте Крыма места, о которых шла речь, намереваясь срочно туда отправиться. А ему хотелось лежать на пляже или заниматься с ней любовью в «шкапу» — так они прозвали свое койко-место в убогой комнатушке. Кроме узкой, скрипучей кровати, придвинутой к стене, в ней еще помещалась одна тумбочка. Чемодан и рюкзак пришлось свалить у двери и перепрыгивать через них, чтобы добраться до кровати. Не всегда получалось, особенно после «красненького» на разлив. Тогда только ползком — через твердо-кирпичные бока чемодана и сдувшуюся, как распаренный баклажан, рюкзачную торбу, по ходу натыкаясь на скользкие, вечно мокрые вьетнамки, шляпы, ласты, трусы. Главное было добраться до кровати, а наутро — удержать в ней подольше любознательную Лильку и не допустить очередного похода по жаркому, пыльному Планерскому с восхождением на очередную гору или скалу. Лиля не сдавалась, упорно сличая путеводитель с книгой легенд, и готовилась к большому походу. Масло в огонь подлила парочка друзей-художников с параллельного курса, приехавших сюда без своих «самоваров». Они беззастенчиво клеили Лилю, не выпуская угольков из рук, перенося на бумагу целиком и частями ее красоту. Один из них, Костя, был рисовальщик отменный. Лилька выходила у него как живая — тонкая, прозрачная, летящая. Уловил, гад, ее балетную сущность, а вот мозги не прощелкал. А кто бы мог? Он и сам не сразу врубился, что они набекрень, но по-хорошему, как у ребенка, верящего сказкам. Это сейчас он понимает, что Лиля была только с виду женщина. Ей до взрослости женской было еще далеко, а до бабьего, как до Луны. Бабье — это не про таких. И не в возрасте тут дело. Его друзья-художники, как ни вертелись, никак не могли добиться от нее хотя бы кокетства. Знали бы они, как безудержно страстно она может любить и ненавидеть!