Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

В Храме Омовения какие-то девушки щебетали в запахе лавандового мыла и яблочного шампуня. То ли запоздало прихорашивались на дискотеку, то ли оправлялись после нее. Они вытаращились на меня как на призрак, да оно и понятно: личико было еще то, не говоря уж о ногах! Мельком взглянув в зеркало, я и сама ужаснулась — серая, растрепанная, грязная, с красными шальными глазами. Я вошла, а они расступились и перестали щебетать, замолчали, вероятно, гадая, пытали меня или еще что… Мне снова сделалось необъяснимо стыдно. А потом я, все еще дрожа, встала прямо в футболке под холодные струи душа. От воды щипало ранки на ступнях. «Да и фиг с вами, — подумала я. — Походили бы с мое, пигалицы…» Я закрыла глаза и забыла о них. Заодно футболка постирается. Завтра ведь, кажется, Ксюхина очередь…

На Разгуляе я стянула с себя футболку. Выжала и повесила на веревочку за деревьями. В пустой палатке уныло и счастливо пахло домом — нафталином и Нининым дезодорантом «Climate». Я рухнула, воткнувшись лицом в мягкий спальник.

Внизу, под Разгуляем, уютно и умиротворяюще шумело море; дискотека ритмично отдавалась в горах сексуальными тембрами «Депеш мод»; на кривых ступеньках Пьяной лестницы уже дремали блики луны, в Аллее любви начинали целоваться влюбленные парочки, а серебристые тополя вокруг Зеленого театра смеялись бархатистыми листочками, глядя на наше молодое счастье и охраняя от всего остального мира сказочную страну под названием Лагерь МЭИ «Алушта».

Засыпая, я мысленно благодарила тех студентов‑шестидесятников, руками которых когда-то было создано это маленькое чудо. Не надо мне вашей дискотеки. Не надо мне больше никого. И ничего мне уже больше не надо. Спасибо, Господи, что позволил мне дойти, спасибо, что спас… Спасибо, что я снова здесь… Спасибо, спасибо, слава тебе, Слава Тебе, Го…

Под утро вернулись девчонки и приснился Оцеола Мидл, любующийся ошметками на моем носу.

И не было всю эту ночь на побережье дикаря счастливее меня.

Яна Амис

Крымский пейзаж на счастье

В первый раз Варенька услышала про Крым от соседки по коммуналке, девяностолетней Ираиды Михайловны. Стояла солнечная московская зима. С крыш свисали огромные сосульки, походившие на грандиозные новогодние украшения, созданные природой и неуправляемой архитектурой старых московских крыш. Варенькина мать Нина, хлопотавшая на кухне, посмотрела в окно и напомнила дочке:

— Теплее одевайся, мороз лютый стоит.

— А ты почему не одеваешься? — спросила Варенька. — Тебе тоже не мешает воздухом подышать, сидишь в библиотеке день и ночь.

— Ты же знаешь, я зиму не очень… — ответила мать и отошла от окна.

Вошедшая на кухню Ираида Михайловна, в прошлом графиня и владелица всего дома, а теперь просто соседка по коммунальному жилью, вмешалась в их разговор.

— Как я вас понимаю, — прошелестела она, ставя на конфорку эмалированный чайник подрагивающей старческой рукой. — Так хочется на солнышко, куда-нибудь в теплое место…

— Куда, например? — спросила Нина, печально сознавая, что она вряд ли когда-нибудь выберется в теплые края. Нина Григорьевна — мать-одиночка, работая библиотекарем, еле-еле сводила концы с концами. Варвара на следующий год переходила в восьмой класс и уже выросла из многих вещей, но покупать их было не на что.

— Когда я была девочкой, меня возили в Крым, в Коктебель. У нас там дача была недалеко от волошинской, мы к ним часто заходили. Батюшка-то мой юристом трудился, а матушка — пианистка и певица невероятного дара была, и Максимилиан обожал, когда она пела.

— К Волошину — это к поэту? — спросила Нина.

— Разумеется, дорогая, у России всегда был один-единственный Волошин.

Варенька напрягла память, пытаясь вспомнить поэта Волошина и его стихи, но в голову ничего не приходило.

— А вы, деточка, я вижу, про Волошина и не слыхали?! — полуутвердительно спросила девочку Ираида Михайловна.

— Нет, она с его творчеством не знакома, — ответила за дочку мать.

— В школе его нынче не изучают?

— Нет, ни в школьной программе, ни для внеклассного чтения Волошин не упоминается, — сказала мать.

— Как это прискорбно, — посетовала старушка. — Хотя что уж о культуре говорить, они много всего у людей забрали…

Она ушла в комнату-закуток, в которой доживала свой век, и вскоре появилась, бережно держа в пергаментных руках небольшой прямоугольный предмет.

— Возьмите, пожалуйста, деточка, — сказала она Варе и протянула небольшую картинку в простенькой золоченой рамочке. На ней был изображен морской пейзаж: огромное, в половину горизонта, алое солнце садилось за черный мыс, выступавший из морской пучины, окрашенной закатными тонами в розовато-багровые тона. Картина, выполненная маслом на холсте, несмотря на давность, оставалась яркой, словно была написана совсем недавно. От нее веяло чем-то радостным, неким предчувствием счастья.