Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

— Вон там ребята вчера как раз табак собирали… О, вот здесь мы на винограде в восемьдесят шестом были, помнишь?! Вы с Дымкой еще орехи из лесочка принесли, куда пописать уходили…

— Ага, — кивала я и смотрела на Машку.

— Скоро «Орбита»…

«Орбита»! Еще год после того лета меня вращало по твоей траектории, неотвратимо ускоряя центробежную силу. «Орбита». Последняя остановка детства. Хотя нет, остановкой тебя назвать сложно… скорее пересадка… в юность.

Здесь совершенно неожиданным образом нас научили работать и получать гордое удовольствие от ломоты в усталых мышцах, от пыльных полос на вспотевшем лбу. Здесь научили есть все, что не прибито, петь под гитару и курить. Здесь же я научилась находить утром на тумбочке у кровати прекрасные анонимные букеты из желтых роз, а ночью убегать на море, спасаясь от ревности «старух». А также — умывать лицо лейкопластырем. Потому что по-другому жирный коричневый слой табака не отдирался с кожи. И осветлять челку трехпроцентной перекисью водорода, стоя полтора часа на табуретке под лампочкой Ильича. Потому что в парикмахерской же осветляются «под лампой»! О том, что можно просто выйти на солнце, мы тогда еще не догадывались.

Здесь, спрятавшись в лавровых кустах, мы нескладно целовались ночью с мальчишками, теми, которых к утру азартно мазали зубной пастой «Поморин». Проносясь саранчой, обрывали подчистую торчащую из-за частных заборчиков кисло-желтую, мелкую, водянистую алычу. Потому орбитовский туалет был самым обитаемым местом в лагере: мы сидели там часами, пока худенькая невесомая баба Аня — Бабаня — варила в двух цинковых ведрах сгущенку, чтобы поздно вечером намазать ее на толстые куски серого хлеба, ведь нужно же подкормить растущие организмы! Что не мешало растущим организмам варварски поедать зеленые помидоры в ее личном двухметровом огородике. Мы научились ложиться спать в четыре утра, а вставать в шесть. Вставать и ехать на работу. И работать. А потом спать на пляже, красуясь в купальниках, которые уже было на что надевать. И забывать о красоте в грандиозных водных баталиях с ребятами за пенопластовый плот…

Когда я вышла из автобуса, то убедилась, что «мазаный» орбитовский домик, как ни странно, все тот же. И клумбы вокруг него все так же усажены розами, которые лелеет, словно внуков, Бабаня и которые стабильно обдирают по ночам влюбленные «пионеры». И все так же прохладно в длинной узкой палате на двенадцать коек — в родной нашей «кишке»…

— А помнишь, как нас посылали две недели подряд на табак?! А других-то — на персики…

— А как Анечка из четвертой бригады рухнула на кровать и простонала: «О‑ой, я больше не могу-у эти пе-ерсики есть…»… И мы не выдержали.

— Да-а… И пошли к Третьякову.

— Все в табаке.

— И потребовали.

— А он пошел на рынок и купил нам на свои деньги ящик винограда, ха-ха!!

— И отдал нам трехлитровую банку своего личного инжирного варенья.

— Оно оказалось забродившее…

— Но все равно такое вкусное…

Несколько раз я порывалась уйти. Только слишком уж уютно было в пустой, гулкой, прохладной «кишке». А голоса «пионеров» звенели на улице, как дежавю. Две девчушки, кокетливо: «Олег, а давай мы тебе рубашку постираем!» И непонимающий, от души удивленный, ломающийся подростковый бас: «А зачем ее стирать?! Она же рабочая…» И такая трогательная стояла на бывшей моей тумбочке нежно-зеленая бутылка «Ркацители», вытащенная Машкой откуда-то из загашника. Одна бутылка сухого на пятерых! Ах, детство… Я хотела уйти, так как видела — не зрением, но душой, — что в неподвижности мягкого воздуха за окнами безысходно не хватает чего-то… То ли уюта костров, то ли тревоги гитар, то ли предвечернего затишья Ущелья… Лишь когда сумерки накрыли нам ноги и крашеный пол в «кишке» серым газовым покрывалом, я решилась.

— Ну, все, девочки. Я пошла. Хорошо с вами…

Я ткнулась лбом в шершавую беленую стену над «своей» кроватью, помяла в ладонях тонкую, застиранную ткань цветастой занавески… И почувствовала себя героиней «Аленького цветочка», когда злые сестры не хотели пускать ее обратно к чуду-юду.

— Это куда ты пошла? Куда она, Машк?!

— И правда, Настька. Скоро ночь.

— Да как ты пойдешь-то — в одной майке и трусах! С ума сошла?!

Я выглянула в окно: там серебристые тополя дразнились, подмигивая мне миллионами серых глаз…

Иногда по ночам мы убегали за территорию. С предосторожностями киношных шпионов из фильма «ТАСС уполномочен заявить» выбирались за кованую калитку, чтобы спуститься по каменной лесенке в душистую, манящую приключениями тень алычи. С теми же предосторожностями возвращались назад в восторге от того, что остались не пойманными… Как выяснилось, нас никто и не ловил. Просто Третьяков — замначальника «Орбиты» — не ложился спать до тех пор, пока не увидит каждого из нас дрыхнущим в своей кровати. Третьяков работал в ОКБ в одном отделе с моей мамой. И потом они долго смеялись, когда он рассказывал ей о наших маневрах… Как не высыпался-то, оказывается, из-за нас, бедняга! Хороший все-таки мужик.

— Короче, переночуешь здесь. Сейчас поужинаем, посидим, а завтра…