Крымская лихорадка

В кабинете Носкова уже ждал весь небольшой аппарат администрации: Цыганков, Иванов, Зульфия-ханум, Вадик, еще несколько лиц. Президент сел в свое кресло, остальные расположились за длинным столом для заседаний. Цыганков вел совещание, а Носков слушал со стороны. Но поскольку в обсуждении каждого вопроса последнее слово было за ним, то все постоянно на него озирались и чаще всех вертел шеей Цыганков. Всех удивляла эта рассадка, но сам президент считал ее нормальной.

Совещание продолжалось около полутора часов.

– Какие еще есть вопросы? – спросил под конец Цыганков.

Вадик поднял руку, как ученик в школе.

– Во-первых, я хотел бы уточнить, как мы должны писать слово “президент”? С большой буквы или с маленькой?

Все повернули головы к Носкову. Тот задумчиво почесал ручкой за ухом и сказал:

– А чего вы от меня ждете? Как хотите, так и пишите.

– Значит, будем писать с большой буквы, – сказал Цыганков.

– А где Яшин? Почему его нет? – спросил президент.

Кира позвонила Яшину. Тот пришел. Вадик повторил вопрос. Яшин усмехнулся про себя. Он знал, что точно такой же вопрос возник однажды на одном из первых аппаратных совещаний в администрации Ельцина. Нашли, над чем ломать голову. Писали бы с маленькой буквы, и не мучились. Ох уж эти аппаратные игрушки.

– Ельцин сказал: как хотите, так и пишите.

Слова Яшина были встречены общим смехом.

– Но к чему окончательно-то пришли? – спросил Вадик.

– Решили писать с большой буквы.

Цыганков повернулся к Вадику:

– У тебя все?

– Нет, – ответил Вадик, – Есть еще один вопрос, но я хотел бы обсудить его с президентом.

– Что-нибудь секретное? – спросил Носков.

– Деликатное. Но не личное.

– Тогда говори.

Вадик вынул из папочки письмо и прочел:

– Письмо Шулебиной Марины, отчество не указано. Здравствуйте многоуважаемый Олег Степанович! Я в отчаянии, не знаю, как жить, к кому обращаться за помощью. Я одинокая многодетная мать. У меня трое ребятишек. Я не могу оплачивать коммунальные услуги, не могу купить детям обувь, одежду, школьные принадлежности. Дети неделями ходят немытыми, и стираю я без моющих средств. Пособий, которые я получаю, едва хватает, чтобы не умереть с голоду. От такой жизни я, тридцатилетняя женщина, выгляжу на все 45. Я не сплю ночами, все ноет, все болит, нервы на пределе. Все думаю: что делать утром, когда дети проснутся, мне нечем их кормить. А теперь я лишена возможности купить даже молоко для своей малышки. Что делать таким, как я? Или мы теперь никому не нужны? С уважением и надеждой Марина Шулебина.

Носков слушал очень внимательно, с озабоченным выражением лица. А когда Вадик закончил, спросил:

– Это письмо пришло в какую-то редакцию или к нам?

– К нам.

– Подготовь ответ. Напиши следующее. Первое: цены повысил Киев, а не Симферополь. И мы пока не можем ничего изменить. Но очередного повышения цен я не допущу. И второе: напиши, что мне непросто, но я как президент черпаю в таких письмах силы. Я подпишу письмо, а копию нужно передать в какую-нибудь газету.

– Так и написать: что вы черпаете в таких письмах силы? – решил уточнить Вадик.

– Так и напиши.

Совещание закончилось. Когда все вышли, Иванов ввел в кабинет двух новых русских в малиновых пиджаках. Беседа проходила в комнате отдыха в обстановке полной секретности. Была отключена телефонная связь и включен препрятствующий прослушиванию шумовой генератор. Кира объявила посетителям, что сегодня президент, скорее всего, больше никого уже не примет. Коридор опустел. Остались только трое иностранных газетчиков и среди них итальянка. Федулов называл ее Сильвией и был с ней на “ты”. Он вообще последнее время исполнял частично обязанности пресс-секретаря, то и дело приводя к президенту иностранных журналистов.

Президент проводил новых русских до дверей приемной. Такого внимания еще никто не удостаивался. Это означало, что гости внушили ему доверие и открыли какие-то заманчивые перспективы.

Следом зашли журналисты, Федулов и Яшин. Кира принесла кофе, глянула пантерой на Сильвию и удалилась походкой от бедра. Посыпались комплименты по поводу новой прически президента. Носков небрежно отмахнулся, но было видно, что он польщен. Он не сводил взгляда с итальянки.

– Если женщина опускает глаза, значит, мужчина ей нравится, нет? – шепнул ей на ухо Носков.

– А если мужчина опускает глаза? – жеманно отозвалась Сильвия.

– Значит, ему нравятся ее ноги.

Они рассмеялись, как двое заговорщиков.

Чтобы не создавать неловкость, Сильвия спросила вслух, какое место в жизни президента занимали женщины раньше и какое место занимают сейчас.

– Я думаю, женщина нужна президенту для решения психологических или сексуальных проблем, – ответил Носков.

– А как же духовная связь?

– О чем вы? – рассмеялся Носков. – К концу рабочего дня любой президент – это мочалка. На связь он еще способен, но только не на духовную. Ему нужна разрядка, а не зарядка.

– Правда, что вы собираетесь прыгнуть с парашютом ради привлечения голосов в пользу кандидатов от Партии независимости?

– Я совершу не просто прыжок, а затяжной прыжок, – по-ребячески хвастливо ответил Носков.