Крымская война. Попутчики

Провинившиеся испуганно уставились на лейтенанта. Угроза была нешуточной – виновных в позорище ждала суровая, но заслуженная расправа сотоварищей.

– Да мы, вашбродие, не хотели вовсе! – неуверенно начал Кобылин. – Федор честь по чести хотел расплатиться, а тот денег не берет! И вопит, как резаный, будто деньги у нас какие-то… турецкие!

– Так что в точности! – вставил Рубахин. – Я трешницу сую, а он повертел, на свет глянул, да как заголосит: «Мошенник, деньги ненастоящие!» А как же они ненастоящие, коли я самолично их у господина ревизора получил? Под роспись? Что мне, терпеть, кады всяка лярва худая срамит?

– А ну-ка, дай сюда свою трешницу! – распорядился Эссен.

Рубахин порылся в кармане и протянул лейтенанту зеленовато-серую с розовым купюру.

Эссен повертел банкноту в руках.

– Болван ты, братец! Оглобля, гузно деревенское, а не авиатор! Смотри, что тут написано?

– А что? – не понял моторист. – Как надо, так и написано! Что я, трешниц никогда не видел? Да вы не сумлевайтесь, вашбродь, мы и на трешницу-то не нагуляли, все честь по чести…

– А ну читай! – взревел фон Эссен.

Рубахин съежился.

– Государственный кредитный… – начал он, раздельно выговаривая слова.

– Ниже!

– …разменивает кредитные биле…

– Еще ниже!

– …Управляющий… вашбродь тут неразборчиво!

– Я те дам «неразборчиво»! – окончательно взъярился фон Эссен. – В самом низу что написано?

– Так ничего тута нет, тока год значится!

– А какой год, лошак?

– Тыщща девятьсот пятый, вашбродие!

– А тут какой год?

– Верно! – Кобылин хлопнул себя по лбу и скривился от боли в разбитой руке. – Ты, Федька, ассигнацию ему дал, а тут таких нет – вот он и полез на рожон!

– Доперло наконец! – буркнул лейтенант. – А я уж боялся, вам окончательно мозги отшибли. Но Арцыбашев хорош – надо было додуматься и выдать такие деньги тем, кто отправляется в город! Непременно с ним побеседую, тоже мне, ревизор… А сами-то куда смотрели?

– Так ить мы не сообразили сразу… – начал оправдываться Рубахин. – Где ж тут дотумкаешь – такой, понимаешь, оборот!

– Должен был дотумкать! – наставительно поднял палец Эссен. – Не пехота, в авиации служишь, а значит, живо соображать обязан. Ладно, пошли вон с глаз моих! А ты, Кобылин, ступай-ка снова к доктору Фибиху. Придется замену искать, какой ты наблюдатель с таким глазом?

II

В море возле Одессы, ночь, 16 сентября 1854 г., Капитан-лейтенант Игорь Белых, позывной Снарк

Черноволосый парень с серьгой в ухе старательно налегал на весла. Тоже племянничек, лениво подумал Белых. Они все тут его родственники. Или кумовья. Или знакомцы. Неудивительно – когда занимаешься таким промыслом, без доверия не обойтись. А уж черноморские греки всегда старались держаться друг за друга…

Каплей устроился на корме длинной, выкрашенной в ярко-зеленый цвет шаланды. Весла мерно поскрипывали в уключинах; этому звуку вторили снасти на тонкой мачте, обмотанной парусиной. На носу крупными буквами значилось: «Вера». На редкость оригинальное название; помнится, у Катаева было: «Вера», «Надя», «Ольга»… И непременно чтобы шаланда зеленая…

* * *

Лежать на груде сухих сетей было несказанно удобно. Белых вытянулся и закинул ноги в берцах на борт, подсунув под голову пробковый буек. Сидящий напротив дядя Спиро с неодобрением покосился на слишком уж развязную позу пассажира, но смолчал. После захвата турецкого парохода он сменил иронично-покровительственное отношение на боязливое почтение и старался лишний раз не перечить гостю. Да и какой он теперь гость? Скорее уж компаньон, а то и подельник…

Солнце еще не всходило. Небо на востоке окрасилось в оранжевый цвет апельсиновой кожуры, над водой бродили розоватые полосы тумана. Впереди, на темной стороне горизонта проступал высокий, обрывистый берег с черной невысокой башенкой.

– Это что, маяк? – нарушил молчание Белых. – А что фонарь не горит? Вроде самое время…

– Это телеграф, кирие. – отозвался Капитанаки. – В тридцатом году построили, по приказу адмирала Грейга. Линия от Севастополя до самого Измаила.

Белых уже и сам разглядел над крышей башни мачту, канаты и угловатые крылья оптического телеграфа. Вот, значит, как они держат связь по побережью… что ж, неглупо. Одна беда – сообщение может перехватить кто угодно. Правда, потом его надо расшифровать…

– А зачем нам сюда тащиться? Да еще и морем, посреди ночи?

Они около часа гребли вдоль берега от неприметной бухточки, где погрузились в шаланду. Дядя Спиро буркнул только: «Пошли, кирие, Апостолокакис ждет», взвалил на плечо тюк в мешковине и затопал к тропинке, прорезающей береговой откос. До объяснений он не снизошел.

– Никанор Апостолокакис очень бережется, – подумав, ответил грек. – Сказал: «На Молдаванке ушей лишних много, зачем?» Он только вчера пришел из Трабзона, привез одного человека. Говорит: «Пригодится он вам, море знает, пароходы понимает, в военном флоте служил. Нужный человек». Я Никанору верю, зря табанить не станет…