Крымская война. Попутчики

– Ну, нужный так нужный. – покладисто ответил Белых. – Тебе, дядя Спиро, виднее. Говоришь, твой Апостолокакис из Турции притащился? Он что, тоже контрабанду возит?

Старик хитро сощурился:

– А ты решил, что старый Капитанаки один товар с того берега возит? Нет, кирие, у нас этим мало не каждый третий промышляет. И как люди услышали про нашу задумку – все пришли, просятся с нами. Вчера Сандропулос приходил с сыновьями. Сказал: «Я сам стар, руки уже не те, а их возьми. Добрые тебе помощники будут».

– И что, взял?

– Взял. Я сыновей Сандропулоса давно знаю, в море с ними ходил. Помехой не будут. Только скажи, кирие – ты правда веришь, что нам позволят такое дело?

– А почему бы и нет? – хмыкнул капитан-лейтенант. – Закон не запрещает, даже наоборот. Тот же адмирал Спиридов вовсю раздавал грекам каперские грамоты…

– Было дело, – согласился грек. – Родичи моей жены с Архипелага, они в войну восемьсот пятого года по русской бумаге и под русским флагом француза ловили. А потом турку. Дядя ее русскому агенту в Венеции три шебеки с грузом сдал и поимел с того прибыля!

– Вот видишь? Так что зря опасываешься, дядя Спиро, все у нас сладится. Пароход, пушки есть, люди, сам говоришь, просятся, моряк этот твой… Бумагу я обеспечу, устроим господам союзничкам вырванные годы…

* * *

Никанор Апостолокакис оказался невысоким, крепким, просоленным дядькой далеко за пятьдесят. В руке он держал жестяной фонарь со свечкой; огонек таял в подступающем утреннем сумраке. Отсветы ложились на темное, изрезанное морщинами лицо, бритый квадратный подбородок, бычью шею. Колоритный персонаж, подумал Белых. Они тут все колоритные, хоть в кино снимай. И похожи – курчавые черные волосы, усы… Знаменитое одесское арго, видимо, еще не сложилось, но отдельные словечки нет-нет да и проскакивали.

Апостолокакис встретил их возле уреза воды. Помог по черноморскому обычаю вытащить шаланду на песок, не спеша вытер руки о штаны и только тогда поздоровался. Трижды обнял Капитанаки, каждый раз хлопая старика по спине; капитан-лейтенанту подал руку – по-крестьянски, дощечкой. Белых пожал, подивившись крепости ладони.

– И где твой найденыш, Никанор? – спросил грек. – Вот, капитан в сомнении – не зря ли мы гребли от самого Большого Фонтана?

Никанор обернулся к откосу, поднял над головой фонарь, дважды взмахнул им и крикнул: «Эла!».[20] Белых как бы невзначай завел руку за спину, к рукояти пистолета за поясом.

В лиловой черноте, заливавшей склон под башней, раздался шорох, посыпалась по склону мелкая галька. Захрустело, будто кто-то невидимый оступился и теперь нащупывает подошвами опору на предательской осыпи.

– Шайзе! Щтейнкштифель…[21]

«Немец? Здесь? А ведь дядя Спиро говорил, что он военный моряк…»

Незнакомец спускался с обрыва. Ноги его, обутые в молдавские постолы, разъезжались на каменной мелочи. Удерживая равновесие, человек взмахивал руками, и при каждом движении длинная овчинная безрукавка расходилась, открывая на обозрение…

«…Ешкин кот, да он в галифе! И рубашка форменная, с накладными карманами!..»

Белых дождался, пока чужак подойдет к лодке, вдохнул, выпятил челюсть и каркнул в лицо новоприбывшему:

– Хальт! Вер зинт зи? Фон вальхэр ваффедатунг? Флигэр? Артилри? Вифль шверэ хаубицн?[22]

Немец вытянулся в струнку. Белых показалось, что он услышал звонкий щелчок, будто вместо разбитых постол на ногах у того были высокие армейские сапоги.

Их бин обер-лёйтнант цур зее Ханс Лютйоганн, херр офицер! Ихь бин…

И осекся.

– Ихь понимайт нихьт вас ист дас… – В бледно-голубых глазах вспыхнуло недоумение, потом гнев. Еще бы, так попасться!

– Значицца, по-русски шпрехаешь. – кивнул довольный каплей. Немецкого он отродясь не учил, а фразы эти позаимствовал из военного разговорника 42-го года издания. Белых приобрел его в Москве, на Вернисаже, у военно-исторических барахольщиков, и с тех пор взял в привычку третировать бойцов лающими немецкими репликами.

Вот и пригодилось…

– Обер-лейтенант цур зее, говоришь? Кайзермарине?

– Яволь!

И уже по-русски: – Простьите, откуда ви знайт?..

В льдистых глазах вместо гнева уже плескался страх.

«…Что ж, закрепим. Да и на место поставить лейтенантика – дело святое».

– Вопросы здесь задаю я! – рыкнул Белых. И добавил, для пущей убедительности: – Штээн зи руихь![23]

Немец, и без того стоявший по стойке «смирно», вытянулся так, что едва не выскочил из опорок. Вот что значит – школа…

– Яволь, херр официэр! Фэтцай мир, херр официэр! Эс вёд них виддер фокоммен, херр официэр![24]

– То-то же, – кивнул Белых. – Ладно, можешь встать вольно.

Чем хороши бундесы, так это неистребимой тягой к субординации. Стоит обозначить старшинство – и все, нет проблем. Даже языка знать не надо, начальство чует спинным мозгом…

Лет десять назад он встречался на очередных антитеррористических учениях с немецкими военными. Правда, там объяснялись по-английски.

– Вы что это раздухарились? – осторожно спросил дядя Спиро. Вид у него был ошарашенный. – Никак, не поделили чего?