Крымские истории

Внуки оживлённо мне рассказывали, что они подъехали к карьеру, где добывался этот красный известняк и объяснили мужикам-рабочим для каких целей им нужен хороший камень. И те сами, выбрали им эту глыбу и помогли зачалить тросом.

– А зачем он вам? – спросил я ребят, сильных и рослых курсантов военных училищ: один, старший, сына – учился в лётном, а другой, младший, дочери – в военно-морском.

– А мы хотим из этого камня высечь крест и установить в центре могилы, в центре круга, где стояли остовы сгнивших от времени трёхлинеек. Одобряете наше решение, товарищ генерал-лейтенант? – с доброй улыбкой спросил младший внук Владислав.

– Одобряю, мои дорогие, – и я, что бывало не часто, в порыве нежности обнял их за плечи. Они даже покраснели от смущения и пережитого волнения.

Работа тут же закипела. Тихонько, долотами и стамесками, чтобы не разрушить цельный камень, они добились за несколько дней ровной поверхности с одной стороны глыбы, а затем, нарисовав православный крест – специально принесли книгу, соблюдя все пропорции и размеры, стали его ваять, а внизу, у основания, приладили вытесанный так же из камня – небольшой, диаметром сантиметров в пятьдесят, Георгиевский крест, который и закрепили бронзовыми шпильками (где только и достали?) с несущей стелой, на уровне земли.

Несколько дней длилась наша работа, и я замечал, в какие-то мгновенья, что чьи-то сторожкие глаза наблюдают за нами и нельзя было сказать – одобрительно или осуждающе.

Много дней подряд мы приезжали сюда. В результате наших усилий появилась дорожка из камня, ведущая к пантеону, ступеньки, а когда чуть поодаль от захоронения мы обнаружили бьющий из земли родник – очистили его, любовно выложили дно и дорожку к нему камнем, сделали аккуратный отвод для воды, чтобы местность не заболачивалась.

После этого, словно сговорившись, легко вздохнули и сели, по православному обычаю, помянуть души погибших.

Тут же возле нас, именно в эту минуту, появилась та старушка, которая встретилась мне в этом нелюдимом месте.

Сегодня она словно светилась. Старческое, высохшее и измождённое лицо, почти прозрачные ручки и тоненькая шейка, заключённая в красивую, с золотом, шаль, на последнем остатке сил – словно утратили тяжесть возраста.

Пред нами была удивительно красивая, с тонкими чертами лица женщина без возраста. Порода угадывалась в её манере держаться, необыкновенной красоте и чистоте речи, а также по тому, что она и сейчас спинку держала ровно и была в этот раз без запомнившейся мне трости.

Её маленькие ножки были обуты в лакированные ботиночки с высокой шнуровкой, только в ушах, да на безымянном пальце левой руки сияли старинные драгоценности – невиданные мной старинные серьги и кольцо.

Подойдя к нам и перекрестив всех иконой, она без всякой чопорности представилась:

– Виктория Георгиевна Князева, позвольте Вас поблагодарить и поклониться Вам за труды святые и Богоугодные, – и она легко, словно и не давили на её плечи прожитые годы, отвесила нам низкий поклон, до самой земли.

Естественно, мы, как военные и просто воспитанные люди, вскочив при её приближении, стоя выслушали её обращение к нам и тоже склонили свои головы в почтительном приветствии и без единого слова приготовились слушать её.

Она, поставив икону к подножию памятника, тихонько продолжила:

– Я, вначале, испугалась Вашего появления. Но когда увидела, какое благое дело Вы затеяли – перестала приходить сюда, чтобы Вам не мешать и не смущать Вас своим любопытством.

Помолчала минуту и продолжила:

– А так, ежедневно, вот уже более семидесяти лет, я была тут, у своего Алёши, у них всех…

Мука исказила её лицо и седая головка стала подёргиваться от страданий:

– Что могла – за эти годы сделала. Сама. Но разве я много осилю? А с наступлением старости – просто скорбела…

Глубоко вздохнув она продолжила:

– И всё время – задавала Всевышнему вопрос – за что он так покарал безвинные души? Они же ни в чём не были виноваты, кроме того, что любили Россию, Великое Отечество наше, служили ему истово и верно, не щадя ни крови, ни самой жизни во имя его процветания.

На миг оживились её глаза и бездонная их синева просто пронзила меня:

– Я в полку милосердной сестрой была, ещё с германской. И мы с ним там встретились и уже не расставались. До последнего часа. И я была в этом строю, да сжалился какой-то цыганковатый, в кожанке, комиссар, за старшего был у них. И меня – просто выволокли за руки из строя, я не хотела этого и сопротивлялась, два латыша, и силком свели вниз, а там – и на какую-то подводу посадили, едущую в сторону Феодосии.

Она не замечала обильных слёз, которые стали стекать по её щекам и всё продолжала свой страшный рассказ:

– Но вернулась. Вернулась ночью и то, что я увидела – надолго помрачило мой рассудок. Весь лес пропах смертью. Кровью. Только с рассветом я пришла в себя.

Она посмотрела в сторону Пантеона, перекрестилась и горестно выдохнула:

– И поняла, что не имею права предаваться горю безучастно. Стала стаскивать тела убитых в эту балку, видите, она только посредине засыпана. Они все – там, под этими камнями и землёю…