Крымские истории

Случай небывалый для офицера в столь скромном чине, чтобы он был удостоен самого желанного и высокого отличия – Георгиевского оружия. Но по иному оценить и вознаградить его высокий подвиг, когда он, с полусотней казаков, в ночной вылазке спас более трёхсот пленных из многострадальной армии генерала Самсонова, Суконцев считал не вправе. И сам, во время пребывания Государя в полку, обратился к нему с просьбой – по чести, за столь высокие заслуги, отметить хорунжего.

Этим отличием Тымченко дорожил более всего. Как же, сам Государь, перед строем, вручил ему эту священную награду.

Хитрые, с прищуром, зеленоватые глаза, так и не стали холодными и немилосердными в этой жизни, хотя изведали и бед, и страданий, и горя, и крови столько, что десятерым было не под силу вынести, а они, пронзительно и удивлённо взирая на мир, всегда излучали свет и добро.

Дети, они вернее всего чувствуют душу человека – поэтому в каждой станице, в каждом городе, который занимал полк полковника Суконцева, возле Тымченко всегда было полно любознательной и шумливой детворы.

Они сразу угадывали в нём душу щедрую и открытую и позволяли с ним себе то, чего не могли позволить даже с роднёй, со своими близкими.

И даже конь Тымченко, верный друг и брат его, с которым они прошли вместе долгие годы войн, позволял детворе всё. Он, в седло к которому, на спор, не могли сесть самые отчаянные и бывалые казаки, детвору принимал с любовью и нередко нёс на своём красивом крупу по шесть-восемь дитёнышей бережно и чутко.

Всё это пронеслось в голове полковника Суконцева, пока его любимец приводил себя в порядок и спешил, по вызову своего глубокочтимого и любимого командира.

Он знал, что для выполнения его особой задачи, лучшего исполнителя, нежели Тымченко, было просто не найти.

И когда тот, без подобострастия, но уважительно, тепло и участливо, как сын – отцу, доложил, что готов к выполнению любых распоряжений Его Высокоблагородия, Суконцев, обняв за плечо своего любимца, просто и прямо, глядя при этом ему в глаза, сказал, ничего не приукрашивая:

– Ну, что, мой дорогой, брат мой названный, только тебе и могу доверить дело исключительной важности. От твоей проворности, от твоей обязанности дойти до наших, обязательно дойти, любой ценой, во что бы то ни стало – дойти, будет зависеть успех всего нашего дела, спасение многих тысяч людей.

– Дойди, Тымченко, прошу тебя, как друга, – произнёс полковник дрогнувшим голосом и протянул ему конверт, опечатанный тяжёлой печатью.

Уже строго, напутствуя, добавил:

– Не ввязывайся ни в какие переделки. Главное для тебя – дойти. Вот – письмо генералу Врангелю. Передай ему, самолично.

– Я понял Вас, Ваше Высокоблагородие. Разрешите, тогда, прошу Вас, на Ястребе.

Ястреб был племенным жеребцом донской породы, которого берегли пуще зеницы ока, так как один, со всего конезавода, остался.

– Да, казак, – ответил Суконцев, – на Ястребе. Он вынесет тебя из всех передряг.

И Тымченко весь отдался подготовке к выполнению ответственного задания. Сняв нарядную черкеску, облачился в простую гимнастёрку и захлопотал по хозяйству, основательно и степенно, как он делал всё.

Накормив коня овсом, но не до отвала, а как перед боем, для силы лишь и выносливости, выпоил его тёплой водой, с отрубями, перековал задние ноги на новые лёгкие подковы. Да вот беда, на правую ногу так и не нашёл припасённой новой, и пришлось воспользоваться уже бывалой, в которой прошлое лето его конь отходил. Была немного стёртой с одной стороны, но не сильно. Тымченко даже подумал:

– Ничего, на одну ходку нам с тобой хватит, а там – сниму снова, гуляй вольным, Не под седлом бы тебе ходить, не твоё это дело. Тебе потомство возродить надо, а то и зачахнет род. А разве возможно повторить такое чудо? – и он любовно погладил Ястреба по холёной шее.

И когда тот, быстро съев овёс, стал выпрашивать у Тымченко ещё, он, глядя в красивые лошадиные очи, как человеку, сказал:

– Вот – возвернёмся, Бог даст, благополучно, я тебе, слово даю, отмерю овса, самого лучшего, столько, сколько сможешь съесть. А сейчас – нельзя, родной мой. Хватит.

И конь, поняв своего хозяина, успокоился и стал ожидать, что тот ещё будет делать с ним перед дальней дорогой.

Поочерёдно, подставлял сам ноги хорунжему, чтобы тот вычистил стрелки, напильником прошёлся по копытам, убирая даже малейшие заусеницы.

Щёткой, а затем – суконкой, до блеска, вычистил спину; глаза, уши – чистой тряпочкой. Размял каждую жилочку на ногах. Отказавшись от тяжёлого казачьего седла, велел принести лёгкое, калмыцкое.

Когда всё справил, всё подготовил, простился с полковником, обнял своего четвероногого друга за породистую морду, да так и застыл на мгновение.

Но так как Тымченко – был я сам в этом сновидении-мираже, то я даже помнил, что я ему сказал в сторожкое ухо:

– Ну, что, мой родной. Не выдай, не заржи, зачуяв кобылицу, волком проскользни через заслоны красных. Прошу тебя, друг сердечный.

Вывел его под уздцы в темень и только там – сел в седло. И сразу же растворился, с чудо-конём, в тёмной ночи.