Крымские истории

– А это, сынок, поляки меня отличили. Спас их командира, вынес на себе с поля боя. Они с нами вместе воевали. Побратимы, дышло им в печёнку. Нет, нет, не фронтовикам, те – честные были солдаты, гонористые, всё «Пся крев», да «Пся крев», но воевать умели, не трусили, а вот ныне – брательники, видишь, что вытворяют. Им Россия – поперёк горла встала. И это за то, что нашего брата более 600 тысяч полегло за освобождение Польши.

Мне он положительно нравился всё больше и больше. Он был в курсе всего, что происходило в мире и, конечно же, я понял, что он говорил о братьях Качиньских, недоброй памяти нынешнего президента и премьера Польши.

– Да, сынок, многих своих товарищев я в Польше схоронил. Шутка ли, дивизия наша вся легла, почти, за Краков. Как жив остался – не знаю. Не ранили даже. Кто-то молился за меня истово.

И как-то горько, обречённо, обронил:

– А теперь – видишь, оккупанты.

Вскинулся, даже задрожал от гнева:

– И этот власовец, чистый власовец, с ними – заодно. Ты же видел, наверное, как всю Россию печаловаться заставили, по этому нелюдю, да ещё и захоронили рядом с совестью России, её честью – Василием Осиповичем Ключевским.

– Ты не удивляйся, – он посмотрел на меня твёрдо, но с улыбкой, – я учитель, всю жизнь детей учил, поэтому кое-что в жизни понимаю, да и в литературе смыслю.

– Вот, скажи, – он вновь перешёл почти на крик, – написал длинное письмо Проханову об этом «фронтовике», опубликуют или нет?

– Думаю, что нет, отец. Вы же читали, как Бондаренко, в той же «Завтра», возносит пророка, как он его назвал.

Мой собеседник витиевато выругался и испытующе посмотрел на меня:

– Так что – правды не найти? Нет её? Куда же её так глубоко запрятали?

И вдруг, как-то даже подпрыгнул на месте, и продолжил:

– Удивляешься? Мол, блажит, этот дед? Я, правда, тебе не сказал сразу, что я ведь с этим «пророком» служил. В одном полку. Только он звуковой батареей командовал, как мы её называли. По-правильному – батареей звуковой разведки и появился у нас – где-то в сорок третьем году, а я, к этому времени, хотя и рядовым войну начал, был уже командиром артиллерийской батареи, противотанковой, родимые семидесятишестимиллиметровые.

– Отец, – уже с улыбкой заметил я, – не почтите за дерзость, но я не ел ничего с утра, а уже и обеда время наступило. Пошли в ресторанчик, вон, на набережной, пообедаем.

Он – набычился и как-то грубовато, растягивая слова, мне ответил:

– Да, с моей огромедной пенсией, только по ресторанам ходить.

И снова завёлся:

– Видишь, бендеровцам больше платить стали, чем нам, фронтовикам. И не только пенсии выровняли, а ещё и в конвертах дают. От властей, особенно – в Западынщине.

Стал прямо кричать:

– Информация верная, не думай, что я наговариваю. Со мной одна такая сволочь в доме живёт. И вчера, с гордостью такой, что чуть не лопнул, – говорит мне: «Ну и за что ты воевал? За Родину? За Сталина? А я вас, сволоту, на Западной Украине, не одного упокоил. И, видишь, сегодня и пенсию получаю, поболе твоей, да ещё и в конверте приносят. Так что – только и пожить пришла пора. Только твои комиссары, сволота, двадцать лет из жизни вычеркнули, до шестьдесят седьмого сидел.

Я бы вас, сволочей, и сегодня… Рука бы не дрогнула – только бы автомат дали».

Задохнулся от ярости мой собеседник и хрипло довершил:

– Истину говорю, сынок. И так у меня сердце зашлось, что я даже свою трость о его хребет поганый, переломал…Правду говорю.

Он развёл руки в сторону и сокрушённо, от великой печали, вздохнул:

– А ты говоришь – ресторан. Нет у меня на ресторан. Опять же, трость покупать надо. Тяжело мне уже, без трости…

Я его даже перебил:

– Не обижай, отец. Мы же солдаты. Я приглашаю и хватит об этом говорить. Пошли.

– Ну, коли так, – и он улыбнулся, – я уже сто лет в ресторане не был. Пошли, коль от чистого сердца.

– От чистого, от чистого, отец, – засмеялся я, и, подхватив увесистый сидор с книгами Солженицына, взял так понравившегося мне фронтовика под левую руку и мы стали неспешно подниматься по ступенькам, от самого моря, на суетную набережную.

Проходили, как раз, мимо киосков со всякими сувенирами, и я увидел всевозможные трости, целые их охапки, красиво установленные в специальные, круговые стеллажи

– Отец, одну секунду. Посиди на этой скамейке. Я сейчас…

И когда я, через несколько минут появился с красивой, вишнёвого дерева тростью, окованной бронзой по рукояти – он даже прослезился.

– Это, отец, чтоб не лопнула на спине того мерзавца, прочная. Прими, от всего сердца, на добрую память, как фронтовик от фронтовика.

Он сердечно меня поблагодарил, примерил трость:

– Как угадал – по росту и в руке – очень удобна. Внизу – потяжелее, легко переставлять. Спасибо, сынок, – и он сняв, свою видавшую виды шляпу, мне поклонился.

– Пошли, отец, обмоем трость, чтобы служила тебе долго.

И мы неспешно пошли к ресторанчику. Я любил тут бывать во время своих редких наездов в Крым.