Крымские тетради

Партизанскими тропами трудно идти,
хоть сейчас здесь — шоссе первоклассное.
Ярко-зелены
все кусты на пути,
а мне кажется
ярко-красные.
А седой партизан
аккуратно, как гид,
новобранцев проводит по прошлому.
— Убит… убит… убит… убит!
автоматною строчкою брошено.
А седой партизан — вот, ей-богу, седой,
как в романах описывать принято.
Ну а младший солдат
уж такой молодой!
Ни усинки еще не выбрито.
Ах, Орлиный Залет!
Чем-то в бездну зовет,
а ведь страшно и поглядеть с него.
А седой командир говорит нам: — Ну вот,
тут стоять довелось до последнего…
О жестокая служба!
Голб ты, яйлб.
Сколько здесь наших батек угробили!
Партизанские тропы, в Крыму. — до угла
вы — видней, чем на глобусе — тропики.
Были, правда, пещеры… Ползем в сырине
с дымным факелом, цепко зажав его.
И — все годы — по мне, все горе — по мне,
все пули — от времени ржавые.
Как дрожали пещеры. Продрогли в мороз.
И гранаты нашарили щели их.
… В тишине кипарисов,
средь лоз
или роз
вы, пещеры,
как люди пещерные.
А седой командир
так жена говорит
иногда — ну как будто бы бешеный.
Вдруг заплачет навзрыд…
Видно, сердце горит.
Слишком много на долю отвешено.
… Возвращаемся ночью с Ай-Петри, кружа.
Понемногу машина укачивает.
А ночь хороша.
А жизнь — хороша!
Ничего она — дрянь! — не утрачивает.
Кто-то рос сиротой.
Кто-то — мальчик! — и мертв.
Кто-то легким единственным дышит.
… Может, все ж их проймет:
кто не понял — поймет,
кто упрямо не слышал — услышит?!
Партизанские тропы,
кто вас исходил
время сердца тому не излечит.
… Ты кричи, ты ругайся, седой командир!
Ничего,
наши нервы покрепче.

3

Ноябрь 1941 года!

До трагических дней Чайного домика еще много-много времени. Пока я их даже не предчувствую. Только что вышел из здания обкома партии, шагаю по переполненному войсками Симферополю в Центральный штаб партизанского движения. Он уже создан, действует.

Мне предстоит встреча с командующим партизанским движением Крыма, легендарным героем гражданской войны Алексеем Васильевичем Мокроусовым.

Конечно, волнуюсь. Еще бы! В жизни не видел живого героя с таким прославленным именем. А тут не просто встреча, а, можно сказать, определение всей моей судьбы.

Женщина с пристальными серыми глазами внимательно посмотрела на меня, и я догадался, что передо мной Ольга Александровна — супруга Мокроусова, в гимнастерке без петлиц, с дамским пистолетиком на новом командирском ремне.

— Закуривайте и успокойтесь, — подала она мне пачку «Беломора» и ушла в соседнюю комнату.

Вошел Мокроусов — рослый, статный, спросил властно:

— Почему идешь партизанить?

— А больше некуда, товарищ командующий.

— Здоровье как?

— Меня хватит.

— Командиром твоим будет Бортников, Иван Максимович. В гражданскую партизанил. Повидай его. Он под Севастополем, в Атлаусе. — Мокроусов подошел к карте, показал где.

— Выеду завтра же! Разрешите идти?

— Обедал?

— Нет.

— Пойдем!

Скромная комната, не менее скромный обед. Едим молча, Алексей Васильевич поглядывает на меня.

— Ешь аккуратно. Из крестьянской семьи, видать?

— Из голытьбы, Алексей Васильевич.

— Все мы не из княжеского рода.

Прощаемся, Мокроусов задерживает руку:

— На трудное дело идем, учти!