Крымские тетради

В те дни для нас, крымских партизан, не было человека авторитетнее Алексея Васильевича, мы верили ему, мы подчинялись каждому его приказу. Может быть, мы тогда были слишком наивными, но за нашей непосредственностью стояло очень многое, и самое главное — любовь к своей земле, к Родине. Возможно, будь мы покритичнее, избежали бы некоторых досадных промахов, но, честное слово, мы выиграли большее. А это большее становилось великим: не рассуждать, когда речь идет о жизни и смерти, а воевать за жизнь!

Легендарное имя Мокроусова — матроса-революционера, штурмовавшего Петроградский телеграф в Октябре, знаменитого комдива, громившего Петлюру, командарма повстанцев в тылу барона Врангеля, главного военного советника республиканцев Испании под Гвадалахарой — было нашим знаменем от начала до конца.

4

Я спешу к Бортникову.

Наш юркий пикапчик подпрыгивает на разбитой севастопольской дороге. Ведет его Петр Семенов, нос которого за последние дни особенно заострился: на днях он расстался с семьей и переживает.

Вправо тянутся крутые и голые горы, мы жмемся к ним, повторяя их изгибы. Проскакиваем знаменитый подъем «Шайтан-мердвен», что в переводе на русский язык — «Чертова лестница». По ней, говорят, когда-то поднимался Пушкин. Круто!

Дорога — пронеси господи! Будто гигантскую веревку небрежно бросили на горные склоны, и легла она как попало, без всякого смысла.

Впереди — Байдарские ворота.

Стоп!

К нам подходит пограничник с худыми щеками. Узнаю: младший лейтенант Терлецкий — начальник Форосской заставы.

— Документы!

— Комбат-тридцать три! Знаешь же! — говорю с раздражением.

Два пограничника берут нас на прицел.

— Прошу документы!

Терлецкий внимательно просматривает мое удостоверение личности.

— Проезд разрешаю!

Спускаемся в Байдарскую долину.

— Строгий какой! — бурчит Семенов.

— С характером дядько!

— Порядок — хорошо!

Я соглашаюсь и вспоминаю прошлую встречу с Терлецким. Это было в преддверии винодельческого сезона. Метался я из одного конца Крыма в другой: то искал запасные части к прессам, то электромоторы, то еще что-нибудь. Такова уж доля совхозного механика.

В знойный полдень я с шофером попал в санаторий «Форос». Уставшие, разморенные жарой, мы бросились к спасительному морю, в спешке не заметили на берегу предупреждающую надпись «Запретная зона», стали купаться. Сейчас же появился погранпатруль, приказал выплыть на берег. Мы почему-то заупорствовали. Кончилось тем, что нас вынудили одеться и повели на заставу.

Мы оказались перед младшим лейтенантом — высоким, поджарым, с жестким ртом, холодноватыми серыми глазами.

— Документы!

Их у нас не было, если не считать за документ шоферскую путевку. «Этот не отпустит», — подумал я и решил извиниться.

Куда там — бровью не повел. Пришлось подробно объяснять, кто мы такие и прочее.

— Кого вы знаете в совхозе «Гурзуф»?

Я ответил, что знаю всех наперечет, даже тех, кто работает в других совхозах Южнобережья.

— Сержант! Запиши фамилии и адреса этих граждан и отпусти.

Я заплатил солидный штраф за нарушение пограничных правил. Негодовал: службист проклятый, попадись такому в руки — труба!

А сейчас мне по душе такой «службист». Уж тут никто не проскочит будьте уверены.

Мои воспоминания оборвал оглушительный взрыв страшенной силы. Упругий воздух горячо ударил по лицу. Семенов резко притормозил, мы выскочили из машины, огляделись, но испуг наш был напрасным: нам ничто не угрожало.

Еще взрыв, еще! Будто гром небесный с нахлестом бился о крутые бока скал, издавая треск, лязг, похожий на падение стальных листов на булыжную мостовую. Звуки стегали по нервам. Это отвечали немцам сверхдальние морские батареи, сотрясая горы до самого основания.

Черные колпаки медленно поднимались над высотами за Бахчисараем и тут же оседали.

Неужели фашисты уже там?

Все ближе к Севастополю, в кабину врывается пороховой угар — его несет с моря западный ветер.

На дороге нервный ритм, и повсюду строгий порядок, который, как я узнал значительно позже, присущ всем дорогам, приближающимся к линии огня.

Атлаус, где должен ждать меня Бортников, в стороне, на проселке. Под скатами шуршат палые листья. Нас неожиданным окриком останавливают и ведут к командиру Пятого партизанского района Красникову.

Я знаю его. Владимир Васильевич директорствовал в совхозе имени Софьи Перовской. Чем-то похожий на интеллигентного сельского учителя, носил пенсне в золотой оправе, аккуратный строгий костюм, белые рубашки, оттенявшие сильную красноватую шею. Был широк в плечах, имел сильный голос.

На собраниях и совещаниях, как правило, занимал почетное место, говорил громко и выразительно, но речь его, в частности для меня совхозного механика, была все же замысловата.

Меня остановили у крылечка, пошли докладывать начальству. Ждать не заставили.

— Заходите! — голос самого Красникова.

Я с трудом узнаю Владимира Васильевича: он в ладно скроенной шинели, опоясан широким ремнем, через плечо — перекрестком — портупея, на боку кобура цвета густого кофе.

— Мы ждем вас, массандровец! — Красников дружески протягивает руку.