Крымские тетради

За час до атаки налетают русские самолеты, а после них около сорока автоматчиков-партизан с гор палят по пехотинцам перекрестным огнем.

Весь второй эшелон вздыбливается.

В чем дело? Кто взорвал мост под Балаклавой? Чьи руки разметали телефонный кабель, проложенный от штаба дивизии к командному пункту самого Манштейна? Кто постоянно проводит через линию фронта русских военнослужащих, оставшихся в окружении?

Ни командующий Манштейн, ни его штаб не могли понять, что же делается в тылу их войск.

Но где Бортников? Почему не шлет связных?

Утро, большими хлопьями валит снег — первый снег этой зимы.

Но снег пока еще робкий, лучи солнца слизывают его моментально. Грязь, сырость. Я, в роли начальника караула, пытаюсь установить кое-какой порядок.

В избушке по-прежнему тесно. Прячась от непогоды, каждый старается обеспечить себя теплым местечком. Нашел записку: «Товарищи! Иду на связь с Алуштинским отрядом, вечером вернусь. Место за мной!»

Усмехнулся: ничего себе прогулка! В оба конца более двадцати километров, да и с противником можно встретиться на каждом шагу. Но товарищ крепко верит, что придет. Такие приходят, и их много. И не столь важно, что шапки они носят набекрень, любят баланду потравить.

Военнослужащие! Многие из них просят об одном: помогите добраться до Севастополя! Помогаем. Есть такие, что хотят остаться в лесу. Тут мы идем навстречу скуповато, тщательно взвешиваем «за» и «против». Морячков, пограничников берем охотнее, чем других. Это, как правило, народ кадровый, живой, отлично знающий, что такое война.

Попадается люд разный; бывают и такие: перед Амелиновым стоит военный в грязной шинели, за плечами у него туго набитый вещевой мешок. Его задержала секретная партизанская застава.

Амелинов молча, оценивающим взглядом осматривает задержанного; тот спокойно, даже слишком спокойно выдерживает этот взгляд.

— Звание?

— Лейтенант.

— Каких мест житель?

— Бахчисарайский, товарищ командир.

— Отходишь из-под Перекопа?

Лейтенант виновато разводит руками: мол, приходится.

— Почему один?

— Знаете, в такой обстановке кто куда…

Ответ настораживает.

— А ты?

Быстро:

— Разве присягу не принимал!

— Но идешь домой! — Амелинов с напором.

Военный молчит, но потом спохватывается:

— Разве можно, товарищ начальник! В такое время, когда надо Севастополь защищать…

— Защищать, говоришь? — Амелинов пристально смотрит на вещевой мешок. Задержанный в каком-то тревожном ожидании, и это не проходит мимо нас.

— Снимай! Живо!

Военный стоит неподвижно. Лицо его белеет.

Смирнов с силой дергает мешок — трещат лямки.

— Что у тебя здесь напихано? Может, полковое знамя спасаешь? Или несешь медикаменты для матросиков?

Смирнов выбрасывает из мешка шелковые платья, отрезы, суконные командирские брюки, пару хромовых сапог.

— Шкура! — кричит моряк. Из недр награбленного барахла он вытаскивает фашистскую листовку. «Бей комиссаров! Штык в землю!» — Сука! — Смирнов ударом кулака сваливает почерневшего от страха мародера.

Моя «чучельская» неделя! Прожил я ровно семь дней, не сделал ни единого выстрела, не видал в глаза врага, но все же она партизанская, эта неделя!

Каждый узнанный факт, каждая встреча ложились на обработанную почву и потом дали свои всходы. «Севастопольская работа» Вихмана открывала путь к молниеносному действию, к дерзости, красниковская смелость под Севастополем намекала на командирскую мудрость. Короче, «чучельский» домик — первая ступень моей партизанской биографии, она со мной и сейчас.

Наконец-то Бортников заявил о себе: он на водоразделе Донги и Писары, вот-вот будут от него связные. Но у меня такое состояние, что и часа ждать не могу. Меня понимают и не задерживают.

7

Погода никудышная: ливень сменяется сильным снегопадом, потом начинается изморось. Мои почти развалившиеся сапоги громко чавкают и не защищают от слякоти. Снег тает, едва коснувшись земли, и мы сразу замечаем: следы гусениц настолько свежие, что дождь не успел размыть их.

Пройдя несколько шагов, вдруг натыкаемся на тлеющий костер, не потушенный даже таким сильным дождем. Рядом с костром открытые консервные банки с остатком зеленого горошка, пустые бутылки и обрывки немецких газет.

Наверное, не прошло и двадцати минут, а может, и того меньше, как здесь грелся противник.

Насторожились, поближе подтянули гранаты.

Подошли к мосту, взорванному нашими отступающими саперами. Не имея, по-видимому, времени восстановить его, немцы не пожалели танка, вогнали машину в проем моста и проложили по ней настил из дров.

Послышался подозрительный шум. Мы осторожно вскарабкались на высотку, прикрытую кустарниками. За гребнем, на небольшой поляне Алабач, расположились два средних танка, рядом — до отделения солдат. На дороге стоит бензозаправщик. Орудия танков смотрят на лес.

Это первые живые враги на моем пути. Что же делать? Уйти? Ведь, строго говоря, мое задание — добраться до штаба района.

И все-таки я с каким-то непонятным и мне самому автоматизмом вдавливал сошки ручного пулемета в сырую землю.

— Приготовиться! — вырвалась команда.