Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста

Я отправил копию ее дневниковых записей сыну Франка Никласу через несколько лет после того, как он познакомил меня с Хорстом. «Сенсация! — ответил он. — Никто до сих пор не знал, что она была влюблена в моего отца!» Он в шутку гадал, не братья ли они с Хорстом.

В августе пузырь Генерал-губернатора лопнул. Гитлер лишил его множества должностей после того, как он выступил в ряде университетов Германии с лекциями, где выражал сомнение в верховенстве закона в Третьем рейхе и призывал судей к большей независимости, пусть и в нацистском духе[317]. Жене Франк сказал, что хочет развестись, потому что влюблен в другую, знакомую своей молодости[318]. Это была, впрочем, не Шарлотта, которой Бригитта Франк излила душу и сказала, что не согласится на развод. «Он выглядит безумным, влюблен в другую», — тоскливо записала Шарлотта[319].

В это время Шарлотта и Отто виделись редко, но активно переписывались, в основном о местных новостях. В Вене их друг Ганс Блашке назначен бургомистром, арендаторы хорошо приглядывают за виллой «Мендл». Отто мельком писал о «переговорах» в Берлине, чем вызвал сетования Шарлотты, что он забыл о жене и детях. «Ты хоть попытался позвонить в день рождения Лизхен? Ей исполнилось восемь. Все помнили, кроме тебя!»[320]

В июле Шарлотта приехала наконец в Лемберг, откуда написала Отто-младшему, уже двенадцатилетнему, подбадривая его перед предстоящим переездом: «Очень-очень приятное место!» При доме был большой сад, теннисный корт, бассейн, пони, возивший тележку.

Она привезла подарок для Отто — свой грустный, отрешенный портрет. «Моему любимому, на память» — подписала она эту фотографию[321]. Спустя десятилетия я увидел ее на стене в спальне Хорста. Да, согласился он, у матери был грустный вид. Я еще не видел ее дневников и не знал о ее чувстве к Генерал-губернатору как раз тогда, когда ее сфотографировали. Хорст, возможно, знал, но ничего не сказал.

Ганс Франк навестил Вехтеров в Лемберге в субботу 1 августа по случаю годовщины: год назад дистрикт Галиция был включен в Генерал-губернаторство. Шарлотта провела с ним часть дня, за шахматами и за едой; потом он уехал с Отто по делам. Вечером она обыграла его в шахматы, после чего он, рассерженный, рано отправился спать.

Свои чувства к Франку она держала при себе и ничего не написала ни в дневнике, ни где-то еще о его речи, произнесенной в тот же день. В университетском зале он объявил о начале «окончательного решения» в Галиции. Слушатели горячо аплодировали, Отто сидел в переднем ряду.

«Партайгеноссе Вехтер! Должен сказать, вы отлично справились! — обратился к нему Франк. — Лемберг снова настоящий, гордый немецкий город. Я не говорю об еще оставшихся здесь евреях, с ними мы, конечно, разберемся».

«Как я погляжу, — продолжил Генерал-губернатор, — этой пакости здесь сегодня не видать. В чем дело? Говорят, в свое время в этом городе были тысячи и тысячи этих плоскостопых примитивов, но с момента приезда я не заметил ни одного. Не говорите, что плохо с ними обходитесь». Судя по протоколу, слова Франка были встречены «бурными аплодисментами»[322].

6 августа, уже после отъезда Шарлотты в Вену, в Лемберге прошло совещание на высоком уровне на тему «Решение еврейского вопроса в Галиции». Бригаденфюрер СС Кацман уведомил Лозакера и Бауэра, заместителя Отто и начальника его канцелярии, что евреи будут переселены, изгнаны либо ликвидированы, чтобы «за полгода в Генерал-губернаторстве не осталось ни одного праздношатающегося еврея»[323]. Кое-каких опытных еврейских мастеров будут содержать в особых Judenlager (еврейских лагерях) в разных дистриктах. Уже через четыре дня началась «крупная акция» (die Grosse Aktion): десятки тысяч евреев Лемберга схватили и отправили в лагерь смерти, построенный Глобусом неподалеку, в Белжеце.

В воскресенье 16 августа Отто написал длинное письмо из Кракова с партийного съезда, в перерывах которого он играл в пинг-понг с Павлу. «После твоего отъезда в Лемберге было много дел», — сообщал он Шарлотте[324]. Собирали сведения об урожаях, отправляли рабочих в трудовые лагеря в рейх («из дистрикта уже отправлено 250 тысяч!»), а еще «проводятся крупные еврейские операции (Judenaktionen)». После Бохни в личных письмах почти не упоминались такие дела, обыкновенно окруженные молчанием. Тон письма позитивный: прогресс налицо, партийный съезд проходит успешно, дома в Лемберге все «замечательно», не считая кое-каких проблем с польским персоналом у экономки. Из менее позитивного — самоубийство прямо у него в доме молодого солдата, породившее неуместные слухи. «Безответная любовь, — предположил Отто, — слишком был слаб, чтобы это пережить». «Люблю навсегда, — закончил письмо Отто. — С Гитлером — все или ничего».