Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста

Ему отвели собственную комнату на верхнем этаже — монастырскую келью с высоким потолком. Окно выходило все-таки на город, а не на поля, поэтому келья была душной, в нее не проникал ветерок. Там стояли столик, узкая кровать с прикроватным ковриком («сохранившимся со времен Нерона»[545]). Один стул, комод, маленький тазик для умывания, древняя, источенная червями молитвенная скамеечка. Со стен отваливалась штукатурка, в кирпичном полу зияли трещины, все было покрыто слоем пыли. Зато, убеждал он Шарлотту, он в безопасности и совершенно свободен; вложив немного денег, келье даже можно было придать уют.

До него доносились молитвы монахов и разговоры других постояльцев, среди которых были и padres (священники). В доме говорили только по-итальянски, жильцы были «милы, дружелюбны и невероятно бедны»[546].

Ужин подавали ровно в половине девятого, кормили деревенской итальянской едой: много пасты, овощи, рыба. «То, что я люблю» — да еще с добрым столовым красным вином. После недели жизни в Винья Пиа Отто почувствовал себя в безопасности и стал оптимистичнее смотреть в будущее, хотя необходимость возвращаться к отбою в десять вечера препятствовала вечерним визитам в город. Иногда он посещал мессу.

Шарлота была шокирована первыми отзывами Отто о жизни в Риме, но потом, когда у него появилась крыша над головой, успокоилась. «Надеюсь, эти времена минуют и мы снова будем вместе»[547], — писала она и требовала не менее одного письма в неделю. Отто очень старался: прислал за первый месяц восемь длинных писем и получил девять в ответ. Он аккуратно отмечал на особом листке все полученные и посланные письма, как и каждую встречу.

Через десять дней после приезда настроение Отто ухудшилось. Еда — пол-литра водянистого кофе на завтрак, неизменная паста с томатным соусом на обед и ужин — приелась. Ему стали противны жареные в масле овощи и их запах, плохо сочетавшийся с прочими местными ароматами — газа и бензина. Ему не хватало чистого свежего воздуха гор, «благоуханных лесов прохладного Севера»[548]. Он чувствовал себя как в тюрьме, о чем писал Ладурнеру, жалуясь на строгий распорядок и ранний отбой. Его угнетала грязь и слабый напор воды, не доходившей до его комнаты на верхнем этаже. Воду для мытья и стирки приходилось таскать вверх по лестнице, чтобы наполнить железный тазик.

И все же монастырь Винья Пиа имел свои достоинства. Рядом были зеленые холмы, где можно было совершать пробежки ранним утром. «Туман над Тибром рассеялся, и проступили холмы, виллы на фоне Альбанских гор. За городом смешиваются красота и уродство. Старые разрушенные башни и обломки стен, ужасные условия жизни, современные фабрики, старые живописные часовни, особняки среди прелестных пейзажей, виноградники и поля пшеницы»[549].

Близость Тибра манила, хотя река была так «ужасающе грязна», что искупаться в ней — его любимое занятие — не приходило в голову. Его предостерегли, что река здесь несет много городских отбросов. Но шло время, весна сменилась летом, наступила жара, и Отто не устоял перед соблазном. 23 мая, через три недели после приезда, он впервые совершил утренний заплыв в Тибре. Это его освежило и взбодрило. «Буду делать это чаще, хоть вода и выглядит отталкивающе»[550].

Он больше узнал о прежнем жителе своей кельи, однопартийце, приславшем ему длинное машинописное послание. «Я знал, что кто-нибудь поселится после меня в Винья Пиа», — писал Вальтер Рауфф «дорогому товарищу Рейнхардту»[551]; ему не удавалось понять, кто такой этот австриец, пока Пруссачка не намекнула, что Рейнхардт — это Отто Вехтер. Рауфф служил вместе с Отто в Италии в конце 1944 года, командовал эсэсовским отрядом Gruppe Oberitalien-West в Милане. Он сообщил Отто свой сирийский адрес (п / я 95, Дамаск) и дал советы о жизни в Риме, предупредив, что она будет нелегкой: примите свое положение, но сохраняйте «непоколебимую стойкость», соглашайтесь на любую работу и не тратьте время на ностальгию по прежним временам.

Дамаск очень ярок, писал Рауфф, но попасть туда немцам нелегко, а Отто, вероятно, и нежелательно. Там оказывались, скорее, «авантюристы и отребье»[552], прохвосты, вредившие репутации немцев в арабском мире. Рауфф выражал надежду на постепенное воссоединение «сил добра», настоящих мужчин. Меньше чем через год после этого письма Рауфф покинет Сирию и проберется в Южную Америку, в конце концов он осядет в Чили. В одном рассекреченном документе ЦРУ содержатся подробности о герре Рауффе — эсэсовце, «придумавшем газенвагены для умерщвления евреев и инвалидов»[553]. Из другого источника я узнал[554], что он, по слухам, сотрудничал в 1958–1962 годах с разведкой ФРГ, в дальнейшем служил старшим советником правительства президента Пиночета, оставался на свободе и так и не подвергся экстрадиции. Умер в 1984 году.