Ксанское ущелье

Капитан было взялся за рюмку, придвинул тонконогий наперсток и к руке Гиглы, но опять раздумал:

— Вот же повезло гаду — такого удальца схватил!

— Это ты о Внуковском?

— О ком же еще? Я бы много дал, чтобы помочь ему бежать.

Гигла молчал, хотя слова так рвались с его языка: «Помоги же, родной, помоги!»

Сокол откинулся на спинку кресла. Оно жалобно скрипнуло под его тяжелым, сильным телом.

— Когда увели парня, Бакрадзе сказал нам с Внуковским:

«Знал бы, что жизнь его держится на волоске, не глядел бы так гордо».

«Разве мы не будем отправлять его в Тифлис?» — спросил Внуковский. Этого подлеца одно беспокоит: получит ли он обещанные пять тысяч рублей.

«Нет, — говорит уездный, — не будем. Получена депеша предать его суду военного трибунала здесь, в Гори. Дабы публичной казнью запугать восставших и отрезвить местное население».

«А как же моя награда?» — не унимается Внуковскрш.

«Не беспокойтесь, капитан, и ее разрешено выдать на месте».

«Тогда, с вашего разрешения, я устрою небольшой прием!»

Не знаю, Гигла, как я сдержался, чтобы вот этим кулаком, — Сокол сжал на столе руку так, что побелели от напряжения суставы, — не влепить этого мозгляка в стену! Не знаю! Он ведь что вознамерился, гад. Он хочет устроить последний допрос с пытками прямо на этой вечеринке. Уж и срок назначен: через три дня, в субботу. В доме у Бакрадзе. Ты будешь кормить нас своими знаменитыми шашлыками! — Сокол вдруг схватил духанщика за отвороты куртки, притянул к себе вплотную: — Христом-богом тебя прошу, Гигла. Передай Васо мой подарок! — Он сунул в руку опешившему Окропиридзе маленький, обжегший ладонь холодом вороненой стали браунинг. — Скажите, его ждет смерть. Пусть устроит на прощание фейерверк. А с собой поступит, как велит ему сердце. Тут на все хватит — семь пуль.

Господин капитан, вы опьянели. Вам надо проветриться немного, — будто очнувшись от наваждения, холодно ответил Гигла, снова перейдя на «вы». — Зачем вы впутываете меня в эти дела? Я всего-навсего духанщик, и я далек от политики.

— Гигла, прошу тебя, открой глаза!

— Я все для вас сделаю, господин капитан. Только не это!

— Почему?!

— Ну как я попаду в тюрьму? Как?

— Зачем тебе самому идти в тюрьму? Ты же свой среди своих. Ты всех знаешь. Дай кому надо — и он будет у Васо.

— Я бедный человек, господин капитан. Где мне взять денег на подкуп?

— А-а, — усмехнулся Сокол. — Я забыл, что ты торговец. Сколько заплатить, чтобы ты выполнил мою просьбу?

— Вот это деловой разговор. Прикинь сам.

— Месячное жалованье?

— Гигла Окропиридзе еще не настолько потерял совесть, чтобы оставить тебя голодать. Давай любую половину. Ой, погубит тебя, Гигла, жадность!

— Двум смертям не бывать! — Капитан сунул в карман фартука Гиглы несколько радужных ассигнаций и, удовлетворенный, поднял рюмку — Ну, будем здоровы!

Кинув взгляд по сторонам — в клубах дыма трубок, папирос и сигар, кругом смеялись, пели, вытирали пьяные слезы гости духана, никому до них не было никакого дела; раскрасневшийся вестовой Еременко старательно поворачивал уже потягивающие горелым шампуры — мало обрызгивает их, неумеха! — Гигла опрокинул в рот содержимое рюмки и не почувствовал ее горечи.

— Будем здоровы, капитан!

Глава шестнадцатая

Супруга уездного начальника обожала принимать гостей. Но Бакрадзе был скуповат, и ей редко удавалось блеснуть хлебосольством и радушием.

Когда теперь она сетовала на то, что они слишком редко приглашают к себе именитых горожан, супругу было удобно парировать упреки: «Не до развлечений, милочка, в городе военное положение. Нас не поймут. И как на это посмотрит новый губернатор?»

И вдруг Ростом сам попросил ее указать духанщику Гигле Окропиридзе, где и как сервировать стол на десять персон.

— Мы принимаем гостей?

— Да, — не стал вдаваться в подробности супруг. — Группа моих офицеров будет чествовать героя японской кампании капитана Внуковского.

— Не поздно ли, милый? — удивленно подняла тонкие брови Мэри. — Война с Японией давно закончилась.

— Не поздно. Он поймал опасного государственного преступника.

— Офицеры придут с женами, милый?

— Нет, одни. Ты будешь блистать, моя радость. Только ты.

Гигла Окропиридзе превзошел самого себя.

Где и когда раздобыл он и успел приготовить со своим глухонемым слугой столько яств — только диву можно было даваться. Фрукты и пряности, птица и заливное, овощи и печенья — все это благоухало на столе, расцвеченное отблесками хрустальных графинов и фужеров, золотом и серебром изысканных приборов.

Офицеры канцелярии уездного начальника не заставили себя ждать. Входя в просторную залу, они браво щелкали каблуками сапог и галантно целовали пухлую белую ручку хозяйки.

Мэри слушала нескончаемые комплименты и млела от удовольствия. Давно ей не приходилось быть в центре внимания стольких мужчин. Она уже забыла, сколько сил пришлось потратить горничной, чтобы помочь ей затянуться в ужасно тесный корсет. Казалось, что уже и дышится ей в этом ужасном снаряжении легко и свободно, и платье ее необыкновенно воздушно, и туфли на высоком и тонком каблуке не жмут в подъеме и не трут пяток.