Ксеня

Конфликты пробирались через зигзаги событий. Мы еще не жили вместе, но отголосок прозаичного существования из ее прошлого плавно перемещался ко мне. Она уже не присматривалась, а полноценно моделировала ситуации, перо нашей истории перешло в ее руки. Ксеня оказалась искусным провокатором. Любое несогласие с ней жестоко порицалось, а вина за разбитый в следствии ссоры день ложилась на мои плечи. Сейсмическая встряска как оружие против пресности.

Произошла метаморфоза моего восприятия. Спокойная красота отступала. Из одинокого хрупкого ребенка Ксеня стала превращаться в одичавшего хищника. Вопреки логике, узел на шее затягивался. Чувственная сфера росла, соперничество усиливалось, агрессия, дикость и похоть возобладали над нами. Она вырвала меня из той тусклой и серой обыденности, которая порабощала дух. Через ее тело в мою кровь попал ген тревоги.

В пути уже двадцатый час. Дошел до причала и возвращаюсь домой. Словно одна глубокая фрикция. Сгоняю остатки сна. Ночь бывает спокойной. Воздух оседает в легких. Темно. Досадно, что мы так и не увидели такую ночь.

Ближе к лету Ксеня стала жить у меня. Это были недолгие и, скорее всего, единственные мгновения, когда все было относительно спокойно. Они с сыном переехали ко мне. Нарастала уверенность, что предыдущие девять месяцев — это плата за теплое будущее, которое нас ждет. Нам не нужно было больше прятаться, наши жизни перекочевали из собственности обстоятельств к нам в руки. Тогда я поверил, что она принадлежит мне. Я стал влюбляться в нее по-новому. Ну, понимаете, уже в человека, который может стать матерью моего ребенка. Дом наполнился новыми людьми, он задышал иначе.

Я любил смотреть, как она спит. Во сне она казалась найденышем, брошенным из-за жестоких перипетий судьбы. Она закутывалась в одеяло до самого подбородка, словно ее везде поджидал холод. Ночью свет всегда оставался включенным, темнота ее пугала. Я мог простить ей все. В такие моменты обиды и ссоры растворялись. Смерть постоянно дышит каждому в плечо, я просто не имел права тратить хотя бы день на эти глупые мелочи. Я чувствовал себя ее оберегом.

Через полтора года я искал новую жертву своей помощи. Возможно, мне просто понадобилась более масштабная беда. И я ее нашел. С главой семейства я работал года четыре. Обеспеченный, серьезный мужчина лет шестидесяти. Один из крупнейших игроков в промышленной отрасли. Жена занималась каким-то кондитерским бизнесом. Их сын, мой ровесник, уже завел семью и двоих детей. Ему достался завод с большим штатом и крупным производственным ресурсом.

В какой-то из дней он выстрелил себе в голову из пистолета. Отец ушел в запой на несколько недель, мать держалась. Где-то через пару месяцев я почувствовал иное отношение к себе. Может, он видел во мне сына, может, еще что-то, но так или иначе меня стали приглашать в их дом. Во мне не было стеснения. Им нужен был именно я.

Я старался говорить, не касаясь темы гибели единственного ребенка. Отводил засевшую тучу горя, рассказывая о пристрастиях людей моего возраста, предпочтениях, которые, к слову, меня порой даже и не интересовали. Я стал для них кем-то, кто спасал от ежедневной горестной рутины. Они начали посещать церковь и усвоили, как мне показалось, одну из главных христианских догм: ничего изменить невозможно.

Пик трагедии был пройден и, поняв, что моя миссия подходит к концу, я понемногу стал отдаляться. Топленый воск несчастья перестал капать. История прошла мимо меня, мое сердце осталось на прежнем месте.

Жалость — напиток лицемеров. Какими исключительными кажутся любые взаимоотношения людей, где хотя бы один считает себя благородным и бескорыстным. Но это ложь. Наше лицо привлекательнее, когда мы влюблены.

Всего несколько недель сделали жизнь невыносимой. Требования ртутными парами заполняли расстояние между нашими губами. Ожидания не оправдывались. Те два месяца в календаре были отмечены только гневом, стыдом, опустошением и безнадежностью.

За год стало очевидно — нет ничего, что могло нас связывать. Разные взгляды, вкусы, предпочтения. Она олицетворяла собой все то, что я всегда высмеивал. Это внутреннее противоречие нарастало, выпуская ядовитую агрессию. Чувство долга и ответственности затягивало в лабиринт перманентной рефлексии и подавленности. Жалость порождает превосходство, но когда поводов для сочувствия больше нет, она сменяется ненавистью.

Она тебя уже не уважает. Размышления о том, а вообще верным ли ты был выбором, улавливается в ее зеленых глазах.

В какой-то момент ты понимаешь, что обмануть себя не получится. Тогда-то мой мозг и избрал самый верный способ защиты своего хозяина. Когда веки закрываются, ты можешь слышать посторонние шумы, но они не мешают. По телу проходят приятные импульсы, мышцы расслабляются, уходит напряжение с лица, конечности становятся тяжелыми, и ты засыпаешь.

В это время стены дома одна за другой начинают падать. Отстраненный мужчина ступает на дорогу одиночества. В шахматах такую позицию называют цугцванг: когда каждый следующий ход ведет к ухудшению позиции.