Ксения

— Ах ты падаль! — Марья схватила свечу.— Змеица адова! Выжгу язык твой поганый! Зенки насквозь прокалю!

Борис схватился за сердце.

— Оставь, мать, оставь, не трогай ее. Не в том дело, не в том.

Сел, отдышался, снова заговорил:

— Уж коль ты думаешь, что я виновен, не знаю, как с тобой говорить...

— А я не вызывалась,— ответила Марфа.

— Я ведь спросить тебя звал. Дело-то государственное. Мошенник под именем Дмитрия объявился, надобно остановить. Окажи помощь.

— Не помощница я вам теперь,— ответила Марфа,— все во мне заледенело. Холодно, чай, на Выксе-то.

— А мы тебя погреем,— прохрипела царица,— на огоньке поджарим, маслица кипящего подольем.

— Глупа ты, Машка, да зла, всегда про то знала,— сказала Марфа.

Царица онемела.

— Ладно, ладно,— пробормотал Борис.— Все то глупые ссоры. Ты все ж скажи, Марфа, как про то дело думаешь? Мог уцелеть царевич?

— Ничего говорить не стану,— твердо ответила инокиня.— Делайте что хотите. На все есть божий суд.

В Престольной палате воцарилось молчанье.

— Уйди, Марфа,— сказал Борис.— Да крепко подумай.

Ссутулившись, монахиня ушла. Борис отер тряпицей мокрый лоб.

— Удавить бы ее,— процедила царица.

— Молчи,— сказал Борис.— Ты и вправду нещадна. Вели-ка лучше заложить мне сани, поеду к гадалке...

*

Декабрь, декабрь подобрался. Хваткий месяц, зубастый. Приложи ухо к колодцу да слушай. Коль тиха вода, теплой будет зима, а коль шуршит да бормочет водяной леший, вторую шубу ищи, дров запасай побольше. В декабре день короток, а ночь без конца и все ворует, ворует у света лучики. Но только до Спиридона. На Спиридона солнцеворот. В Кремле Михей-часобитчик возвестит, что день пошел на прибавку, получит за то две дюжины московских рублей. Рад народ, что свет тьму одолел, да только свет пока что младенец, синий, ледащий, по утрам хнычет, просыпаться не хочет, а после обеда сразу на печь, спать да греться. В декабре зима хозяйство свое проверяет. Идет, стучит посохом, сугробы метет, льды мостит. Землепашец снежок любит, манит к себе на поля. Чем толще снежная шуба, тем теплее земле. Чем теплее, тем лучше спится, а как выспится, в добром здравии станет, одарит народец дарами. В декабре небо сине, солнце стоит на хрустальных столбах, да столбы те не трогай, прилипнет рука, сама в хрусталь обратится. В декабре больше всего мерзнет народу. Любит декабрь по лесам ловить сирых да бражников у кабаков ждет. Берет под свою ледяную руку, зовет в хоромы свои пожить. А там и житья никакого, все изо льда поделано, лавки, столы, ложки, еда ледяная. Кто прельстится, тотчас ледышкой и сделается. В декабре сиди дома, носа на стужу не суй, песенку пой да грызи калач.

*

Моравск сдался без боя. Жители высыпали на улицы встречать нового государя. А он до того еще слал им посулы и лестные обещанья. Папский нунций Раигони увещевал в Кракове:

— Главное, не скупиться на обещания. Народ живет надеждой, дайте ему надежду, и он пойдет за вами.

Самозванец про себя усмехался. Не только народ, обещания любят и важные лица. Сколько обещаний раздал он в последнее время! Все ждут от него выгоды, но он понимал, что исполняют далеко не все, что обещано.

В Моравске, наезжая конем на толпу кланявшихся до земли людей, думал: «Однажды я чуть не поцеловал сапог Рангони. А теперь кидаются в ноги мне».

В Чернигове воевода Татев пальнул было из пушек, но его связали и приволокли к Самозванцу.

— Пошто в законного государя стреляешь? — спросил Самозванец.

— Присягу давал,— ответил Татев.

— Снимаю с тебя присягу, теперь будешь служить мне.

Татев повалился в ноги.

Хоть Чернигов и покорился, разбродное войско кинулось грабить жителей. Еле удалось остановить насилие. Метался на Аспиде по улицам, чуть не зарубил казака, тащившего из хаты визжавшую женщину.

— Я милость народу несу! — кричал он.— А ты, вор, что делаешь?

— Милость-то милость,— угрюмо ответил казак.— Только где наше жалованье? Ты жалованье, государь, обещал.

В черниговской казне нашлось серебро, и только тем удалось успокоить недовольное воинство.

Под Новгородом-Северским ждала неудача. Тут засел воевода Басманов со своими стрельцами. Били по городу из пушек, кидались на приступ, но тщетно. Пробовали обложить крепость хворостом и соломой, поджечь, но крепкие бревенчатые стены не занялись. Басманов даже поймал осаждавших на хитрость, приоткрыл ворота, делая вид, что сдается. Кинулись туда казаки и польские гусары, но Басманов тотчас ворота закрыл, а попавших в ловушку перебил.

Начальник одной из хоругвей ротмистр Неборский сказал:

— Если не можем взять маленького городка, что будем делать с большими? Все, что под нашей рукой, досталось пока даром. Сражений еще не видали. Подойдет годуновское войско, плохо нам будет.

— Я знаю, что путь мой тернист,— ответил Самозванец,.— Но верю в справедливость. Тех, кто не покинет меня, щедро награжу и возвышу.

— Покамест следует думать о жалованье,— заметил Неборский.— Солдаты ропщут, они получили слишком немного.

Патер Анджей Лавицкий, розовощекий и ясноглазый юноша, успокаивал Самозванца:

— Божий промысел на вашей стороне, сын мой. Следует только чаще молиться.