Ксения

Наши роты построились в полном порядке и стали у своего знамени, командир Вальтер фон Розен приказал не вмешиваться и ждать. Наконец подскакал сам Басманов и закричал: «Присягайте законному государю Дмитрию Иоанновичу!» Когда мы увидели, что глава войска перешел на сторону истинного царя, мы последовали его примеру. Про себя же я рассудил, в конце концов, мы давали присягу царю Борису, но тот умер. Присяга же царю Федору была поспешной, да и слишком он юн, чтобы править такой большой страной, царевич же Дмитрий имеет больше прав на московский престол. Такого же мнения оказались и мои товарищи. Командир Вальтер фон Розен сказал: «Закон рода для немецкого рыцаря превыше всего».

*

Дальше катилось, как снежный ком с горы. Годуновское войско частью распалось, частью переметнулось к Самозванцу. Открылся путь на Москву. Но Самозванец не спешил, он двигался осторожно, перебежчикам доверял не слишком. На ночь палатки ставил поодаль от войска, окружив себя верными поляками и казаками.

— В сей час,— сказал он патеру Лавицкому,— когда шапка Мономаха плывет к нам по воздуху, надобно смотреть за любой пичугой. Заденет крылом невзначай, и свалится с небес шапка.

— На все есть божье провиденье,— отвечал патер.

Под Серпуховом Самозванца встретили стрельцы Федора. Они выпалили из пушек и не дали Басманову переправиться через Оку.

— Как? — сказал Самозванец.— Есть еще непокорные? Царевич Федор вершит ошибку. Если б он отказался от престола, я дал бы ему достойное житье. Но он поднял руку на нас. Неразумный юноша! Я все же его пощажу.

...Город шумел и плескался, в самом же Кремле было тихо и тягостно. Трудились, как и прежде, приказы Земский, Казенный, Судный, Разбойный, Посольский, Холопий, Ловчий, Поместный и другие. Скрипели перья, закручивались бумажные свитки. По утрам стекались в палаты бояре, чтоб стоять свою службу при государе. Крестовые дьяки и духовенство шествовали на утреннее моленье. В светлицах да Оружейной палате садились за работу мастера и мастерицы. В Полотняной казне ворошились постельничие, перебирая царское платье. Мовницы тащили к реке царский сундук со стиркой, истопники раздували в печах уголья, подкладывали сухих березовых дров, повара закладывали в чаны гусей, резали мясо. Все было как прежде. Только свершалось в молчанье, тихом перешептыванье, испуганном метанье глаз. И ходили как-то согнувшись. Царю хоть и кланялись, да глаз не поднимали. Некоторые посмеивались в кулак, подмигивали. Ну, мол, посмотрим, что завтра будет. А что будет, никто и не знал.

*

Михаила Туренева вывели из темницы сразу после смерти Годунова. Новый царь приказал врачевать Михаила лучшими бальзамами, холить, кормить так, чтоб встал на ноги в краткий срок.

К концу мая Михаил оправился и явился к новому царю. Федор обнял его,

— Видишь, какая беда, Туренев.

— Ты выстоишь,— сказал Михаил.— Я в тебя верю.

Федор гордо выпрямился:

— Мы, Годуновы, дюжий народ. Проси, чего хочешь, Туренев, я тебе ни в чем не откажу. Ты муку неправедно принял, за то тебе особо воздам.

— Не время для просьб, государь, — возразил Туренев.— Скажи, в чем нужна моя помощь?

— Я думал, о городе спросишь. Помнишь разговоры наши да мои обещанья? Вот я и царь, хочу свое слово держать.

— Ты ведь знаешь, в город упирается вся моя жизнь,— сказал Михаил.— До города ли сейчас?

— Отчего же? — Федор подошел к окну.— Может, самое время. Мало ли что случится. Я людей тебе дам, золота. Поезжай да строй свой город, случай лови.

— Нет, государь,— ответил Михаил.— В эти дни я гожусь на другое. Я ведь и наукам военным учен, укрепления как строить, знаю. Сейчас тебе надобно Самозванца остановить.

— Да он уж стоит.

— Собирается с силой. Время теперь ему помогает, народ в разброде_т войско тоже, все может развалиться само собой. Тебе не следует ждать, нужно напасть и разбить Самозванца.

— Я сам бы поехал к войску,— сказал Федор.— Да мне Москву оставить нельзя.

— Пусти меня,— сказал Михаил,— Хочу посмотреть дело. Быть может, совет тебе дам. Ты знаешь, я верный тебе человек. Верность сейчас первое дело. Уж коль Басманов тебе изменил...

— Эх, Басманов! — Федор вздохнул.— А он был мне люб.

— Горделив слишком,— сказал Михаил,— Славы ищет. Не того к войску послали.

— Кого же еще?

— Да хоть бы князя Пожарского. Крепкий человек, я видывал его, и он мне нравится.

— Пожарский? Это какой же? Ах, стольник. Нет, больно скромен. Да и с чего ты взял, что Пожарский?

— У меня глаз,— сказал Михаил.

— Ладно. То дело прошлое.— Федор положил руки на плечи Михаила.— Так пособишь мне? Поедешь на Оку?

— Поеду,— сказал Михаил.— Хотел тебе подарить одну диковинку, да теперь уж до возврата, диковина мне на Оке пригодится.— Михаил протянул Федору «окуляр».

Федор схватил трубку, вертел, разглядывал.

— Да это ж то, о чем раньше сказывал! Диво какое!

Подбежал к окну, приложил «окуляр» к глазам.

— Чудо! Давно я мечтал! Неужто сам сделал?

— Сам.