Ксения

Все улицы были запружены людьми, обвешаны крыши и стены. Он ехал в окружении польских всадников, за ними двигались казаки, а там уж необозримой вереницей все войско. На плавучем мосту против Водяных ворот дунул с внезапной силой ветер, взвихрил песок с откосов, пыль. На мгновение все потонуло в желтом, едва пробитом солнцем тумане. Войско приостановилось, крестясь, придержал и он всхрапнувшего Аспида, про себя усмехнулся. Пугливы люди, всякую малость считают знаком. Много он знаков видел недобрых, да ни один не сбылся. Пыль осела, выступило яркое синее небо, и снова грянули трубы, снова закричал народ:

— Слава царю Дмитрию! Слава!

На Пожаре, перед затейливой громадой Покровского собора, сорвал шапку, на глазах выступили слезы. Проговорил так, чтоб было слышно ближним:

— Прими, отчий град, изгнанного сына.

Раскрылись Фроловские ворота Кремля, и духовенство с иконой богородицы двинулось навстречу. Он спешился, склонил голову. Поднесли икону, и, опускаясь перед ней, он внезапно отметил изумленно воззрившееся на него лицо. Невольно замешкался, приподнял глаза и узнал Ступяту. Монах смотрел на него, разинув рот и осеняя себя мелкими крестами. Целование иконы вышло неловко, некоторые из близстоящих быстро переглянулись.

Он тотчас справился с собой, надел шапку, сел на коня и направил его в Кремль. Оглушительно гремели тысячи колоколов, и тысячи кликов сливались в надсадный неразборчивый гул.

*

...Записки Каспара Фидлера.

«Месяц июль 1605 года, в Москве.

Новый государь тотчас ввел новые порядки. Всех прежних дворцовых слуг он удалил, а на их место поставил расторопных поляков. Также сменил и дворцовую стражу. Раньше царя охраняли стрельцы, теперь это будем делать мы, немецкие и лифляндские рыцари. Государь создал три сотни дворцовой гвардии. Первой сотней конных стрелков-трабантов будет командовать капитан Жан Маржере. Трабанты одеты в бархат и золотую парчу, древки протазанов покрыты красным сукном и увиты серебряной проволокой. На каждом протазане чеканен золотой царский герб. Все трабанты имеют коней и пистолеты, они будут сопровождать царя на выездах.

Второй сотней командует шотландский капитан Ольбрехт Лэнтон. Его алебардщики одеты в кафтаны зеленого бархата с желтыми рукавами, расшитыми синим шнуром. Я попал в третью сотню. Она состоит тоже из алебардщиков. Мы носим темно-фиолетовые кафтаны с красными шелковыми рукавами, на каждой алебарде красуется царский герб, а командует нами датчанин Маттиас Кнутсен, приехавший в Московию с герцогом Иоганном и оставшийся так же, как я.

Нам положили хорошее жалованье и наказали крепко беречь государя, потому что до сей поры у него остается много противников. Василий Шуйский недоволен воцарением Дмитрия. Род Шуйских считается даже более древним, чем род самого Иоанна Васильевича, поэтому Шуйский всегда жадно смотрел на трон.

5 июля.

Вчера только я писал о кознях Шуйского, а сегодня отдан приказ об его аресте. Шуйский готовился свергнуть Дмитрия и занять его место. Теперь Шуйского будут судить бояре, ибо новый царь хочет, чтобы все совершалось по справедливости, а потому не желает брать на себя ответственность за приговор. Вместе с Шуйским схватили его пособников. Мне, например, пришлось препроводить в темницу тощего дьяка по имени Ступята. Этот человек был жалок, он уверял, что ни в чем не повинен, что умеет хорошо петь, и умолял меня отпустить его на волю. Но я, конечно, исполнил приказ.

16 июля.

Сегодня царь Дмитрий выезжал из Москвы к селу Тайнинскому встречать свою мать, которую так долго не видел. Судьба этой женщины горька. После событий в Угличе ее постригли в монахини и отправили на далекий север. Сначала она даже не знала, жив ли ее сын. Говорят, он однажды ее посетил и обещал скорое возвращение на трон. Он никогда не забывал свою мать, а воцарившись в Москве, тотчас за ней послал.

Встреча в поле близ Тайнинского была трогательной. Государь сошел с коня и бросился в ноги к матери. Они обнялись и заплакали. Я стоял близко и все видел, даже у меня на глаза навернулись слезы. Я вспомнил и свою матушку, которая одна коротает деньки в нашем оскудевшем доме, и подумал, что надо послать ей денег. Но как это сделать? Дороги сейчас опасны, никто из наших в Шлезвиг не собирается. Все-таки я пошлю. Настоящий сын не должен забывать о матери.

Все это показал нам убедительно царь Дмитрий. У московской заставы он слез с коня, снял с головы шапку и шел пешком подле кареты матери. Народ плакал от умиления.

Некоторые из моих товарищей выказали к этой сцене недоверие. Один человек прямо сказал, что это комедия. Не буду называть его имени, он достойный воин. Скажу только, что в то мгновение, когда Дмитрий и мать обнялись, из руки царя выпала шапка. Так как этот человек был очень приближен к царю, он подошел и поднял с земли шапку. Тогда-то он и услышал, как царица, рыдая, твердила: «Отдай мне моего сына! Верни мне моего сына!»