Ксенофоб

Главенствующим принципом существования здесь была провозглашена Правда. Она спасала от боли, к ней следовало стремиться любыми путями и ради нее, собственно, был создан весь этот мир.

Путеводителем в этом жутком мире был ровный и спокойный голос Филина. Этот голос был другом, он помогал избежать многих опасностей, не давал пойти по ложному пути и внушал надежду, что когда-нибудь можно будет найти выход отсюда.

О, да – ложных путей здесь хватало: иногда возникали совершенно нездешнего формата тоннели-вопросы, в конце которых маячил обманчивый свет:

– Это ты убил Сибилу Вэйн?

– Какую Сибилу?! Я не знаю никакую Сибилу!

За отказ войти в такой тоннель следовала немедленная кара: откуда-то из покрытой трещинами стены выскакивала очередная партия ржавых шипов и с мерзким чмоканьем вонзалась в ляжку.

– Да, да – это я ее убил!!!

За вход в такой тоннель следовала десятикратная кара: пол немедля разверзался под ногами и я проваливался в бездонную яму, повисая на сотне зазубренных крючьев, которые рвали мое и без того истерзанное тело на части.

После ряда таких ужасных экспериментов я твердо усвоил: ложь во спасение равна обычной лжи и неприемлема как принцип.

И я просто перестал лгать: это было бессмысленно.

Жаль только, что понял я это слишком поздно – жизнь моя близилась к концу и я чувствовал, что умираю...

* * *

Я непрерывно курил, Федя тоже(!) – большими нервными затяжками, кашляя и вытирая слезящиеся от дыма глаза. Мы выпили всю воду, и я дважды сдал указанному Филином углу провиант, полученный в течение истекших суток моим организмом.

Из пленника вышло все, что может выйти из человека естественным путем. К концу процедуры в каморке стояла жуткая вонь и в буквальном смысле нечем было дышать.

Седьмой правильно оделся.

Филин верно рассчитал дистанцию и сел подальше.

Для них такое мероприятие – не диковинка.

Страшные люди...

– Мы закончили, – Филин посмотрел на часы. – Управились за восемнадцать минут.

Восемнадцать минут?!!!

Я прожил целую эпоху в этом царстве Боли. Блуждая по отвратительным лабиринтам этого дикого измерения, залитым нечистотами и утыканным ржавыми шипами, я успел состариться, постиг смысл жизни и едва не сдох.

А Филин говорит, что это длилось всего лишь восемнадцать минут? Несчастный лжец! Я чувствовал себя столетним стариком, выжатым до последней капли, смертельно уставшим и вполне готовым к погребению – за восемнадцать минут ТАКОЕ сделать с человеком невозможно в принципе...

– Можно? – я кивнул на дверь.

– Угу, – разрешил Филин.

Я отпер дверь, вывалился в тоннель и уперся лбом в холодную бетонную стенку, жадно дыша полной грудью. Федя вышел вслед за мной, молча стоял рядом, дышал, как паровоз – лица его я не видел, но могу поклясться: он был бледен как смерть.

Непросто далась моему железному брату эта процедура. А ведь он, в отличие от меня, даже на треть не такой впечатлительный и восприимчивый...

– Зайдите на минутку, – пригласил Филин.

Мы с Федей вернулись в вонючую каморку.

Седьмой разрезал путы на руках и ногах пленника и повернул его набок. Пленник не подавал признаков жизни – казалось, что он умер.

Филин полистал свой блокнот, проверил запись на диктофонах, удовлетворенно «угукнул» и, уложив все в свою сумку, надел ее через плечо.

Затем он кивнул на пленника.

– Ну все – кончайте, да поехали. Надо поспешать: работы невпроворот.

– В смысле – «кончайте»? – хрипло уточнил Федя.

– В смысле – можно валить, – сказал Филин все тем же ровным тоном. – Все – он ваш. Как и обещали.

Мы с Федей переглянулись и остались на месте.

Что происходит? Не об этом ли моменте каждый из нас мечтал все эти дни?

Филин по-своему истолковал наше замешательство:

– Давай его сюда, – приказал он Седьмому.