Ксеркс

Когда Мардоний вошёл, Главкон уже полностью очнулся. Он лежал на пёстрых подушках, лоб его был перевязан полотном. Глаза эллина неестественно блестели.

   - Ты помнишь, что с тобой случилось? — спросил Мардоний.

   - Мне рассказали. Меня, единственного из всех эллинов, не впустили в Элизий вместе с остальными эллинами, не удостоили славы Тезея и Ахилла, славы, которая никогда не умрёт. Однако я доволен. Должно быть, олимпийские боги решили, что мне предстоит многое увидеть и многое совершить ради славы Эллады, в противном случае они позволили бы мне разделить славу Леонида.

Голос афинянина звучал уверенно. В нём не осталось прежней слабости — той, что заставила его когда-то дрогнуть, отвечая на вопрос Мардония: «Будут ли твои эллины драться?»

Теперь Главкон говорил так, как подобало бы увенчанному лаврами победителю.

   - С чего это ты так осмелел? — Носитель лука невольно встревожился. — Ты бился доблестно, и горстка твоих друзей тоже. Мы, персы, чтим отважных врагов и не скупимся на почести павшим. Но разве звёзды не предрекли уже исход всей войны? Ты, Леонид, его люди... все вы попросту обезумели.

   - Да, нами овладело божественное безумие, — согласился афинянин, глаза которого разгорелись ещё ярче. — За тот возвышенный миг, когда мы ударили навстречу царю, я готов вновь заплатить своей жизнью.

   - Тем не менее ведущие в Элладу ворота отперты. Пали самые отчаянные из ваших храбрецов. Земля ваша осталась беззащитной. Разве в будущей истории напишут не так: «Эллины с отчаянным мужеством сопротивлялись Ксерксу. Но доблесть их не была вознаграждена. Бог отвернулся от них. Царь Царей победил»?

Главкон вновь поглядел на перса с отвагой:

   - Нет, Мардоний, нет, мой добрый друг, не думай, что мы должны считать друг друга врагами, потому что между государствами нашими разразилась война. Я отвечу тебе. Да, вы сразили Леонида и его горстку отважных, да, вы открыли себе путь мимо горы Эта, и войско царя, наверное, достигнет Афин. Только не думай, что, заняв своей ратью Элладу, вы покорите её. Чтобы овладеть землёй, нужно подчинить себе живущий на ней народ. А пока стоят Афины, стоит и Спарта, и в них хватает храбрецов, чьи сердца и руки не дрогнут. Прежде я сомневался в этом. Но опасения мои рассеялись. Наши боги помогут нам. И твоему Ахуре-Мазде ещё предстоит одолеть Громовержца Зевса и Афину Чистую Сердцем.

   - А на чьей стороне будешь ты? — спросил перс.

   - Что касается меня самого, то я понимаю, что своим поступком отверг все щедроты, пролитые на мою голову и тобой, и твоим царём. Возможно, я заслуживаю смерти от ваших рук. Но пощады просить не буду, потому что и мёртвым и живым я останусь Главконом-афинянином, над которым нет другого царя, кроме Зевса, и нет долга, кроме как перед вскормившей его землёй.

В шатре воцарилось безмолвие. Раненый, часто дыша, откинулся на подушки, ожидая гневной отповеди из уст Мардония. Однако тот ответил без тени раздражения:

   - Друг мой, остры твои слова и высока похвальба. Лишь высший бог знает, верна ли она. Скажу ещё, что ценю твою дружбу и по-прежнему готов видеть тебя своим братом... И не могу сказать, что ты поступаешь неверно. Всякому человеку дарована одна родина, одна вера в бога. Мы не выбираем ни то ни другое. Я рождён, чтобы служить владыке ариев, славить Митру Победоносного. Ты же родился в Афинах. Мне бы хотелось, чтобы всё сложилось иначе. Но мы с Артозострой не сумели сделать из тебя перса. Моя сестра любит тебя. Но судьбу нельзя победить. Итак, ты хочешь вернуться к своему народу и разделить его судьбу, какой бы горькой она ни была?

   - Да, если ты даруешь мне жизнь.

Подойдя к ложу, Мардоний протянул афинянину правую руку:

   - Там, у берегов острова, ты спас меня самого и мою любимую. Да не скажут, что Мардоний, сын Гобрии, способен на неблагодарность. Сегодня я в какой-то мере выплатил тебе свой долг. И, если ты хочешь этого, я предоставлю тебе возможность вернуться к своим — как только к тебе вернутся силы. А там пусть будут милостивы к тебе твои боги, раз уж ты отказываешься от благосклонности наших!

Главкон с безмолвной благодарностью принял предложенную ему руку. Носитель царского лука отправился к жене и сестре сообщить о принятом решении. Говорить было не о чем. У афинянина своя дорога, у них своя, не выдавать же своего спасителя Ксерксу на пытки и смерть. Даже Роксане, сражённой горем, подобное просто не могло прийти в голову.

Глава 9

Осуждённый на смерть город с двухсоттысячным населением — так можно было сказать об Афинах.

Каждое утро солнце во всём золотом величии своём вставало над стеною Гиметта, но немногие воздевали руки к владыке Гелиосу, восхваляя его за новый солнечный день. «С каждым рассветом Ксеркс подходит к нам всё ближе», — об этом не забывали и самые отважные.