Ксерокопия Египта

– Ну, у нее какие-то свои заморочки, – отмахнулся Рахат. – Но я примерно понимаю, куда идти. Примерно…

– Может, тоже воспользуешься чутьем? – Психовский изучал песок под ногами в поисках насекомой живности, но ничего не мог разглядеть, а за фонариком для такой ерунды лезть не хотелось.

Когда профессор поднял голову и взглянул на турагента, тот тупо уставился на звезды, словно бы увидал огромную комету размером с луну, стремительно падающую вниз.

По правде говоря, пара звездочек действительно сорвалась со своих ниточек на просторах космического театра.

– У меня нет такого чутья, как у Сирануш, но я слегка ориентируюсь по звездам, – сказал вдруг Рахат, не отрываясь от неба.

– И что же они говорят вам?

– Что нам примерно туда, – турагент указал рукой в сторону. – А вы что, тоже ориентируетесь по звездам? И что они говорят вам?

– Мне? А как в одном старом анекдоте.

– И что же?

– Что кто-то стырил нашу палатку, Холмс, – вздохнул Психовский и, поправив рюкзак, уставился на Рахата. – Ну, продолжим?

Эфа очнулась и начала жадно глотать воздух.

Пара песчинок нагло попали ей в нос – и она закашлялась, все еще продолжая жадно глотать воздух. Но внезапный дискомфорт подействовал, как холодный душ, и она тут же пришла в себя.

Голову стали наполнять мысли – мысли, которые столько времени летали где-то вокруг, но только не в ее голове. А если и попадали внутрь черепной коробки, то струйкой сливались с жидкими и пестрыми сновидениями.

Первое, что Эфа поняла – она абсолютно голая.

Но, вопреки естественной человеческой реакции, ее это только обрадовало.

Она любила свое тело – хотя, скорее даже обожала, как обожают некоторые мужчины моделей на страницах журналов определенного характера, которые хранятся либо под кроватью, либо в другом потаенном месте. Родись Эфа здесь и сейчас – она бы звездилась на страницах такой прессы, а потом скупала каждый выпуск со своим изображением и наслаждалась бы.

Ее тело было мягким, гладким, с той фигурой, которой позавидует любая мраморная Венера – стройная, вытянутая, с присутствием всего того, что было нужно, в нужных количествах. Ни больше, ни меньше.

В общем, представьте себе торт, который приготовлен строго по рецепту – это примерно то же самое.

Эфа, все это время, это долгое и мучительное время лежавшая, приподнялась. В глаза тут же бросился ночной свет – и листья ее любимых растений. Она сделала еще один вдох, и грудь наполнилась слабой свежестью от журчащей воды.

Эфа оглядела свой маленький оазис посреди пустыни.

А потом девушка вскрикнула.

– Доброе утро, – глухо отозвался Архимедон, рассматривая в еще способном отражать кусочке зеркала свое забинтованное лицо. Слова лились медленно и не торопясь. Потом он повернулся к Эфе.

– Мог бы и отвернуться! Ради приличия, – та приняла сидячее положение.

– Как будто тебя это смущает, – отозвался Архимедон. – Скорее, наоборот.

Эфа ухмыльнулась, и от ее улыбки веяло чем-то сладким.

– Тогда, я могу не спешить с одеванием?

– Эфа, мне все равно…

– Ну, тогда отвернись! И не подглядывай через зеркала.

– Как же ты любишь все эти игры, – Архимедон отвернулся. – Хорошо, хорошо. Как скажешь.

Эфа лениво встала, по-кошачьи прогнула спину и стала таким кадром, за который любой фотограф отдал бы любые деньги. Сначала она провела руками по своей обнаженной талии, как бы проверяя, все ли в порядке – а потом улыбнулась и опустилась на колени.

В своеобразный трон-алтарь, на котором Эфа до этого лежала, был вмонтирован каменный ящик – по крайней мере, современный человек назвал бы его именно так. Эфа чем-то легонько забренчала, и через мгновение вновь вернулась на свой трон.

– Все. Можешь смотреть, я оделась. – хихикнула она.

Надо сказать, особой разницы между голой и одетой Эфой не было.

Любой человек, проставляющий возрастной рейтинг на тех или иных продуктах, сказал бы, что нагота и слегка прикрытая нагота – это две кардинально разные вещи, и на первое деткам можно смотреть прикрыв глаза, а для просмотра второго нужно сначала хотя бы дорасти до возраста, когда тебе легально продают сигареты.

Но между одетой Эфой и голой Эфой разницы почти не было.

Конечно, она прикрыла все то, что показывать было не очень-то прилично. Но прикрыла слегка, скажем так, бельем из золота, чтобы воображению смотрящего на Эфу не пришлось слишком долго раздевать ее. В этом-то и была вся соль.

Эфа поправила несколько золотых украшений.

– Ну так что? Доброе утро, да.

– Как видишь, да, – отозвался Архимедон, трогая рукой огромные листья, с жаждой впитывающие влагу. По ним посыпался песок.

– Ну, и что теперь? – вопрос был задан скорее миру в целом.

– Теперь…

Глухой голос Архимедона прервал хруст, похожий на тот, что издают ломающиеся сухие ветки старых деревьев. Акустика гробницы сделала этот звук еще громче, и он словно разделился на сотни маленьких эх, которые догоняли друг друга и вскоре сливались воедино.

А потом раздался крик, полной красной боли.