Кстати о любви (СИ)

Он видел ее разной. С самого первого дня, как они познакомились. В октябре, кажется? На МедиаНе. МедиаНа была в октябре. Разной видел — и злой, и веселой, и вдохновленной, и увлеченной, и уставшей, и испуганной, и голой, и с синяками.

Вот такой зареванной, как в эту минуту, видел впервые. Даже избитая она такой не казалась. И видно было, что плакала уже очень долго и очень сильно. И выглядела кошмарно. А дверь открыла. И теперь смотрела на него мутными глазами и не говорила ничего. Смотрела. Просто смотрела, задрав голову вверх, даже не пытаясь скрыть следов недавнего времяпровождения.

Егор приставил к стене подарок, ладонью стер ее слезы со щек. Не сдержался, скользнул пальцами по губам и отдернул руку.

— Прости, — заговорил он. — Я понимаю, ты уверена, что я должен был тебе рассказать. Но рассказывать не о чем, поверь. Мы разводимся.

— Уходи! — услышал он в ответ. Сиплое — то ли от недавнего крика, то ли от рыданий.

— Не уйду. У тебя был шанс выгнать меня, но ты его упустила.

— Да я сама на тебя повесилась тогда! Сама! Вот, что хуже всего!

— Не говори глупостей, — негромко сказал Егор, и взгляд его заметался по ее лицу, снова и снова возвращаясь к глазам, блестевшим от слез и возмущения.

Руслана не ответила. Глупостей! Все, что она скажет, он может считать глупостью. Все назовет глупостью. Все, что людям неприятно, от чего они хотят отгородиться, называется глупостью.

Глупостью было то, что она продержалась ровно сутки. Несмотря на его звонки, на то, что видела его машину под своим домом, несмотря на то, что на стену лезла, она продержалась целые сутки.

А сегодня накрыло. По полной накрыло — в одну минуту она ваяла себе бутерброд, мрачно размышляя о том, что можно для разнообразия уморить себя голодом до смерти. А в следующую — рыдала от жалости к себе, чего никогда не допустила бы ни с кем другим. Но был этот чертов Лукин, который — ах, какая оплошность! — не сказал ей всей правды. Но еще хуже то, что она с большим удовольствием и дальше жила бы в неведении. Ничего не подозревая, ни о чем не задумываясь.

Напиться хотелось. Или сдохнуть — действительно хотелось.

И так в жизни все с ног на голову, а теперь еще и женатый, чужой мужик, в которого она влипла по самое…

— Уходи, — снова выдавила из себя Руслана.

— Не уйду, — повторил он и притянул к себе, крепко обняв и прижавшись щекой к ее макушке. — Я не уйду.

— Ты мне врал!

— Ты не спрашивала.

Она вздрогнула. И резко рванулась из его рук.

— Я не сплю с чужими мужьями! Ясно? — выкрикнула Руся. — Это ненормально, даже негигиенично, мерзко! Откуда ты только взялся на мою голову?

— Мы правда разводимся, — сказал Егор, отпуская ее. — Она правда в Париже. И ты — единственная, кто у меня есть.

Руслана шумно выдохнула. Теперь стояла близко от него, тогда как мгновение назад хотела умчаться куда подальше. Его запах будто окутывал тело, как если бы он и дальше ее обнимал. Она сама обхватила свои плечи руками, будто ей вдруг стало холодно. И правда — трясло, как в лихорадке, но это точно после рыданий. И она прекрасно понимала, что сейчас разрыдается снова.

— У меня до тебя больше двух лет никого не было, — побелевшими губами прошептала Руська. — Я никого не хотела, и мне было хорошо. А тут ты… Зачем?

— Я не знаю. Но я знаю, что мне хорошо с тобой, — он протянул ей ладонь. — Иди ко мне.

— А если станет плохо? Стало же… с… ну с женой…

— Я никогда не буду тебя обманывать в этом, — сказал Егор, глядя ей прямо в глаза и боясь отпустить ее взгляд.

— Не обманывай… Не обманывай, потому что я же тоже… учусь верить сейчас.

— Обещаю.

Руслана сглотнула. Теперь, если бы и хотела, то и сама не смогла бы оторвать взгляд от него. Скорее почувствовала, чем осознала — опять плачет.

— Тупая корова, — пробормотала она. И быстро ухватив все еще протянутую ладонь Лукина, шагнула к нему.

Он сразу же притянул ее к себе и стал целовать мокрые щеки и глаза, губы, шею. Резко остановился, подхватил на руки и уверенно направился в спальню. За прошедший месяц маршрут был изучен предельно внимательно. Ни об один угол не споткнешься — да и не было никаких углов. Зато была большущая вечно разостланная кровать, на постоянный беспорядок которой хозяйка квартиры просто набрасывала широкий огненно-красный плед.

Сейчас в комнате оказалось темно. Только с улицы ее освещал яркий фонарь, затапливая синевой. Шторы не задернуты — и он бросал яркий луч прямо на подушки. Когда одной из подушек коснулась ее голова, Егор мог разглядеть лицо с широко открытыми глазами. Волосы разметались вокруг. А пальцы ее настойчиво цеплялись за его плечи.

— Я по тебе скучала, — тихо, но отчетливо произнесла Руслана низким грудным голосом.

— Я тоже по тебе скучал, — отозвался Егор. Руки его заскользили по ее телу, освобождая от одежды. Его губы обжигали ее кожу. Он отстранялся, чтобы рассматривать ее в свете фонаря, нависая над ней. И снова опускался, всей своей тяжестью впечатывая в простыни.