кухне, а не в баре. Вот правильно вы с Росомахой живете – никаких детей, никаких обязательств. Свобода выбора. Свобода перемещения. Свобода
от памперсов и лактации.
Призыв вдуматься застал врасплох. Егор услышал Валерины слова.
Услышал и понял.
Не проникся.
Какой, к черту, правильно? Она шляется, где хочет, оставляя за ним право
выбора. У него амбиции и признание ее свободы перемещения.
- Я всерьез думаю уйти, развестись, опостылело. Я даже не ревную уже, Лукин! Мне даже иногда хочется, чтобы она загуляла, и я мог того!.. –
горестно заключил Щербицкий и потянулся к бутылке с пивом. Плеснул в
свой стакан и вопросительно взглянул на друга: - Тебе?
Лукин отказался, отрицательно мотнув головой.
- Как знаешь, - пробормотал Валера. В комнате снова закричал ребенок, и
папаша спрятал несчастную морду в ладонях и выдал напоследок: – А и
уйдешь – это ж она не простит, назад не пустит. Теперь точно.
И будто перебивая и крик Щербицкого-младшего, и Валерины стоны, блоком новостей ожил телек.
Громко, ровно, отчеканивая каждое слово, девушка с экрана вещала:
Егор поднял голову и уставился в телевизор невидящим взглядом. Перед
глазами сидела мать на кухне, рыдающая в тихой истерике, а рядом –
коллега отца, сообщивший о его гибели.
Через минуту в неизвестном направлении было отправлено смс.
Оставшееся недоставленным.
- Привет! – выпалила широко улыбающаяся Росомаха, глядя на – наконец-то! – нормальное четкое изображение лица Лукина. – Да поможет нам
Красный крест. Забрели случайно, а тут сигнал классный! Наверное, они, как моя мама, читают о методах лечения всякой дряни в интернете.
Жизненная необходимость!
- Привет! Как ты?
- Сгорел нос, в остальном нормально! – кивнула Руська. Нос действительно
сгорел. Был красный, как вареный рак. Но себя со стороны не видишь.
Похудела – еще больше. Кости да жилы. И следы усталости на лице никак
не замажешь. Тени под глазами – и от жары изнуряющей, и от недосыпа –
определенно были заметны. – Здесь есть отели, рестораны, пляж
шикарный! Я на курорте!
- Рад, что тебе нравится.
- Тебе бы… тоже понравилось.
- Возможно.
- Что-то случилось?
- Что у меня может случиться? Дожди идут, поэтому нос целый.
- Я не про нос. Егор, мне две недели и два дня осталось.
- Какая малость! – буркнул он.
- Можно подумать, что скучаешь только ты!
- Это ты торчишь там!
- Я работаю. Ты, кажется, тоже работаешь? Ты же поэтому не поехал со
мной? Или есть еще какие-то причины?
- И какие же?
- Да то, что тебе надоело! Надоело, я понимаю, что угодно может надоесть!
Но я не навязываюсь. Хочешь вести свое шоу – пожалуйста. Твое право. Я
не лезу. А меня по дырам носит. Можно подумать, это для тебя открытие!
- Не открытие! – рявкнул Егор. – Открытие в том, что тебе твои дыры
важнее меня!
- Вообще-то из-за тебя я поездку, на которую нужно минимум три месяца, сократила до одного!
- Возвращайся домой.
- Вернусь. Через две недели и два дня, - и снова ее упрямые темные глаза, нахмуренный лоб, пушистая челка – сейчас упавшая на лицо. Даже
обгоревший нос – и тот упрямился.
- Ясно. А ты права, что угодно может надоесть.
Ее взгляд вспыхнул – сердито, отчаянно. На мгновение могло показаться, что она вот-вот долбанет его чем-нибудь. Но Росомаха была на другом
конце света. И все, что она могла, это отрубить скайп, не попрощавшись.
Мантра дня:
Что угодно может надоесть.
Надоесть может что угодно.
Вывод 1:
И кто угодно тоже.
Вывод 2:
Когда этот кто угодно надоедает – уезжают в долбаную Африку.
Ночь прошла увлекательно – в чтении статей о Сомали, экстремальном
туризме, миссии Красного креста и спокойном для беженцев Босасо.
За окном светало, когда Егор громко хлопнул крышкой ноутбука и
отправился на кухню варить кофе. Самостоятельно.
Вопросы следующего дня:
А что дальше?
Для них дальше что?
Единственное решение следующего дня: