Кто, если не ты?

Ergo: надо сжаться в кулак, надо подавить в себе все мелкие, личные интересы и страстишки, надо жить тем главным, что важно для Истории. Как Маркс. Как Ленин. Как Сталин.

Разумеется, теперь он бесповоротно осудил своего отца: на баррикадах нет ни отцов, ни детей: есть свои и враги. Самая память об отце была перечеркнута черным крестом.

* * *

...Перебирая книги, Клим откладывал в сторону те, которые надо взять с собой. Тут были «Материализм и эмпириокритицизм», «Вопросы ленинизма», «Анти-Дюринг». Он долго стоял в нерешительности: как поступить с однотомником Карла Маркса? Портфель оказался уже набитым до предела. Клим присел на нижнюю полку шкафа, полистал книгу. На одной из страниц — среди «Переписки» — несколько слов было подчеркнуто синим карандашом. Он не любил этих

пометок, но они встречались очень часто в книгах, которые теперь стали его книгами.

«Я смеюсь над так называемыми «практичными» людьми и их премудростью. Если хочешь быть скотом, можно, конечно, повернуться спиной к мукам человечества и заботиться о своей собственной шкуре...»

Так писал Карл Маркс.

Клим усмехнулся. Цепочка тусклых теней — Николай Николаевич, Надежда Ивановна, Михеев, Лиля... Вот они, те, кто «повернулся спиной!» А секретарь райкома?.. Даже он их не понял...

А Маркс бы?..

О, Маркс!..

Знакомое чувство боевого восторга нахлынуло на него — так случалось всегда, когда он хотя бы мысленно беседовал с Четырьми Титанами,—так он про себя их называл. Он вынул из портфеля яичный порошок и сахар, освобождая место для тома сочинений Маркса, и принялся заталкивать книгу.

Раздался стук.

Он открыл дверь.

Вошел Мишка.

Его лицо было перекошено. В глазах застрял крик.

— Что слу... — начал было Клим, но не успел кончить.

— Егора арестовали!..

12

Клим отупелым, бессмысленным взглядом уперся в Мишку:

— Как арестовали?

Едва переводя дух - он бежал всю дорогу — Мишка рассказал то немногое, что было ему известно: в семье у Егорова занимались какими-то темными делишками, вот и арестовали.

— И Егор?..

— А я почем знаю?

Мишка рассеянно нащупал позади себя стул и опустился на краешек, готовый немедленно, сорваться и куда-то мчаться, лететь, искать помощи!

А Клим еще никак не мог опомниться, не мог поверить, что наступила такая полная, такая страшная, такая позорная катастрофа. Ведь только сейчас он укладывал книги и раздумывал, как поступить с яичным порошком... И вдруг Егора... Сашку Егорова, их товарища, их друга, их соратника... Да нет же! Не может быть!.. Ошибка!..

Помолчав, Мишка сказал:

— А если двинуть к Слайковскому?

Клим без промедления согласился, и они кинулись к Слайковскому. Конечно, ведь именно Слайковский, после их давнишней ссоры с Егоровым, стал его закадычным приятелем, он должен что-нибудь знать!

Слайковский жил довольно далеко, и, запыхавшись, они несколько раз сменяли бег шагом. На ходу заскочили в уже безлюдный трамвай и спрыгнули, проехав пару кварталов. Они совсем забыли, что в субботу в классе шептались о вечеринке, которую устраивали у Слайковского, и показалось нелепостью, почти кошмаром, когда из растворенных окон второго этажа до них донеслись веселые возгласы и разухабистая песенка:

Нашел я чудный кабачок,

кабачок,

Вино там стоит пятачок,

пятачок!

— Гады! — прошипел Клим, рванув дверь парадного.

...Женькин отец уехал в командировку, мать дежурила в клинике. Шел двенадцатый час, и вечеринка была в полном разгаре. Стол с закусками и пустыми бутылками из-под вина и водки отодвинули к стене, и в тот самый момент, когда Клим и Мишка стали ломиться в двери, Джек Слайковский с Впадиной демонстрировали шикарный танец «буги-вуги», детально изученный по трофейным фильмам.

Лиле еще никогда не доводилось веселиться в подобных компаниях, здесь было столько маняще-запретного, от чего так строго оберегала ее мама!.. Она не однажды порывалась домой, но ее удерживал Красноперов: «Ну еще хоть немного»... Но дело было не столько в Красноперове, сколько в одном юноше, которого Лиля видела впервые. Он пил очень много, больше всех, но не пьянел, только продолговатое лицо его с узким подбородком делалось все бледнее, и на нем все ярче выделялись пронзительно-зеленые глаза и черная челка, острым клином упавшая на низкий лоб. Шутов — так его звали— пришел с фотоаппаратом и всех фотографировал — сначала за столом, потом — кому как хотелось, но когда к нему обратилась Лиля, насмешливо сказал, что пленка уже кончилась. Он — единственный — ни разу не заговорил с ней и вообще не смотрел в ее сторону, хотя танцевал со всеми без разбора и даже — как будто нарочно — выбирал самых некрасивых...