Кто, если не ты?

Клим больше не слушал ее: новая идея, возникшая так случайно, уже гнала его разыскать Игоря или Мишку, чтобы поделиться с ними... Изумительная мысль! Как она не пришла ему в голову раньше?.. Он даже не простился с Лилей...

Но едва его глаза успели найти в толпе Турбинина, в зале произошло странное замешательство. До Клима донеслось:

— Брось ломаться, детка... Мы тебя научим фотографировать...— грянул дружный смех в несколько голосов — и оборвался коротким звонким звуком.

Клим увидел сначала Майю, потом Киру —она прижалась спиной к стене, на ее гипсово-белом лице резко выделялись гневные, прямые, загнутые к переносью брови, похожие на крылья парящей чайки. Перед нею стоял Шутов — покачиваясь, руки в карманы с фотоаппаратом через плечо, и смотрел на нее в упор обнаженным, бесстыдным взглядом. Только левая щека его порозовела.

— Осторожно, детка,— проговорил он сквозь зубы, придвигаясь к ней.— Я ведь и сам...— он не кончил: тонкая рука взвилась вверх, Кира закатила ему вторую пощечину.

К ней кинулись двое из компании Шутова — Слайковский и еще какой-то неизвестный Климу парень с длинным лошадиным лицом... Веселое бешенство ударило в голову Климу, он рванулся вперед.

Но вдруг кто-то громко захлопал, зааплодировал, крикнул:

— Браво! Бис!..

Это было неожиданно, как зимний гром.

Игорь! Все обернулись к нему — Турбинин аплодировал, подняв над головой руки, с издевательской улыбкой глядя на ошеломленного Шутова.

— Ты чего? — сунулся было к нему Тюлькин, но опоздал: вслед за Игорем забили в ладоши те, кто стоял с ним рядом, а через мгновение аплодисменты, беспощадные, как пощечины, бурно прокатились по всему залу.

Шутов и его друзья удалились. Брезгливо сторонясь, им давали дорогу, и они шли, затравленно пригнув головы и неслышно разевая рты, как в немом кино.

Когда Клим оглянулся, ни Киры, ни Майи уже не было. Клим выскочил на улицу. Валил густой снег — тяжелыми, мокрыми хлопьями застилая все вокруг.

— Кира! — крикнул Клим, сбежав со ступенек и вглядываясь в темноту,— Кира!..

Никто не отозвался.

Только кровь короткими, частыми ударами стучала в висок: ДКЧ... ДКЧ... ДКЧ...

29

В то утро солнце было ярким, как слава. Чашечка будильника истекала серебром. Клим передвинул рычажок — звонок смолк.

Как хорошо! Впереди — бесконечность: десять дней каникул! Зарываясь в подушку, он чувствовал себя абсолютно счастливым. Но было что-то еще более важное и удивительное... Уже задремав, он вспомнил: Кира... Сотни блестящих глаз... «Автора! Ав-то-ра!» И снова — Кира... Нет, разве можно спать в такое утро!

В передней зашаркали калоши — Николай Николаевич отправляется в поликлинику. На калошах — медные буквы: «Н. Б.» К черту! Даже думать об этом сегодня противно...

Великолепно дала она по роже подлецу Шутову! Так и надо. Разве есть в целом свете человек, который бы смел коснуться ее — и не совершить святотатства?.. Все они — где-то внизу, а она — выше всех, ею можно любоваться только издали — и молча, молча, леди и джентльмены!...

Сколько раз вызывали на «бис» Мамыкина? Два или три? А Мишка... У кресла надломилась ножка, и оно рухнуло под ним, но Мишка нашелся: «Месье, под нами трещат стулья!».

Власть над людьми... Заставить их смеяться и плакать, и думать так же, как ты сам, и чтобы их сердца звучали в ритме с твоим....

Скрипнула дверь, застучали каблуки...

— Клим!..— голос из другого мира.— Да Клим же! Но Клим спит. Он даже похрапывает, боясь расхохотаться.

Надежда Ивановна уходит. На столе — записка: наколоть дров, принести хлеба... Ладно, наколем, принесем!..

Он даже думает: мы наколем, мы принесём... Кира! Она — как тонкое облачко, как легкая прозрачная дымка, окутывает его. Он — в ней, она — в нем...

Рывком сорвав одеяло, Клим спрыгивает на пол, потягивается — и вдруг замечает: какое тощее, щуплое у него тело, какая цыплячья грудь! А ведь Кира участвует в эстафете...

Ничего, нарастим бицепсы! Раз-два, раз-два!.. И утюги годятся вместо гантелей!

Дорогу, дорогу гасконцам!

Мы южного неба сыны!

Мы все...

Из крана, шипя, бьет ледяная струя. Б-р-р... Он бросает пригоршни воды на живот, на спину, на плечи.

Мы все под полуденным солнцем

И с солнцем в крови рождены!..

Тут же стоит она — и смеется; какой неловкий! Трижды ударил по чурбаку — и только три отметины! И-х-ряк! И-х-ряк!.. Мерзлое дерево, топор отскакивает, как пружина. Тем лучше!..

Дорогу, дорогу гасконцам!..

Наконец, чурбак треснул и развалился. Мороз — а от сосулек струится парок... Даже льду жарко!

Высоцкая вышла покормить кур.

— Цыпи-цыпи-цыпоньки!..

Упитанные .клушки суетятся, квохчут, ныряя под жиденькую струйку зерна.

— Тетя Феня, вы в театр ходите?

— Чего, милый?

— В театре, говорю, были?..

— В театре? Была, была... Как же... С Иван Ивановичем, покойником. А что?

Иван Иванович — ее муж, он умер десять лет назад.

— Вы сходите в театр, тетя Феня. С внуком сходите.

— И-и, мил человек... Где уж нам, старым... У нас дома тиятр кажын день...

Тетя Феня жалостно вздыхает.